Графиня Солсбери
Шрифт:
Эдуард сидел глубоко задумавшись и только при второй перемене блюд заметил, что ближайшее от него место слева пустует и на королевском пиру нет одного гостя. Однако после недолгого молчания, которого никто не смел нарушить, он окинул глазами — они, казалось, то смотрят наугад, то пытаются отыскать кого-то — длинный ряд кавалеров и дам, чьи драгоценности сверкали под светом, струящимся от пятидесяти факелов, и на миг задержал взгляд, выражающий еле уловимое любовное желание, на прекрасной Аликс Грэнфтон, сидевшей между своим отцом графом Дерби и своим кавалером Уильямом Монтегю, которому король недавно пожаловал графство Солсбери; наконец король вновь с изумлением уставился на это такое близкое к нему место — занять его почел бы за честь каждый из гостей, — которое все-таки оставалось свободным. Взгляд этот, вероятно, изменил ход мыслей Эдуарда, ибо он вопрошающим взором снова окинул все общество, но никто не отозвался. Поэтому, убедившись, что ему придется задать прямой вопрос, чтобы добиться внятного ответа, король повернулся к молодому и знатному рыцарю из Геннегау, беседовавшему с королевой.
— Мессир Готье де Мони, вы, случайно, не знаете, какое важное дело лишает нас сегодня общества нашего гостя и кузена Робера Артуа? Уж не снискал ли он снова милость нашего дяди, короля Французского Филиппа и не покинул ли наш остров столь поспешно, что даже забыл нанести нам прощальный визит?
— Я полагаю, ваше величество, его светлость граф Робер не мог так быстро забыть, что король Эдуард великодушно предоставил ему убежище, в коем, страшась короля Филиппа, отказали ему граф Овернский и граф Фландрский, — ответил Готье де Мони.
— Я ведь, Готье, сделал лишь то, что обязан был сделать. Граф Робер из королевской семьи, он потомок Людовика Восьмого, и самое малое, чем я мог ему помочь, — это дать приют. Впрочем, в том, что я оказал ему гостеприимство, моя заслуга не столь велика, как могла бы стать заслуга тех вельмож, чьи имена вы назвали. Англия, по милости Божьей, остров, и ее завоевать труднее, нежели горы Оверни или болота Фландрии, она может безнаказанно пренебречь гневом нашего сюзерена, короля Филиппа. Но оставим это… Мне все же хотелось бы узнать, что сталось с нашим гостем. Вам, Солсбери, известно что-нибудь?
— Простите, ваше величество, но вы спрашиваете меня о том, на что я не смогу дать надлежащего ответа. С недавних пор глаза мои совсем ослеплены лучезарной красотой лишь одного лица, уши мои внемлют сладостным звукам лишь одного голоса, и если бы граф Робер, хоть он и внук короля, прошел мимо меня, даже сказав, куда идет, я, вероятно, не увидел и не услышал бы его. Но извольте подождать, ваше величество, ибо у меня за спиной стоит юный бакалавр [2] , которому, вероятно, есть что сказать мне насчет графа.
2
Так называли сыновей, происходивших из семей, во владении которых было менее четырех башелей земли. (Примеч. автора.)
Уильям Монтегю, племянник Солсбери, стоявший у дяди за спиной, в этот миг наклонился к нему и что-то шепнул.
— И что он сказал? — спросил король.
— Я не ошибся, сегодня утром Уильям встретил графа, — ответил Солсбери.
— Где же? — оживился король, обратившись к юному бакалавру.
— На берегу Темзы, ваше величество. Он спускался к Гринвичу и, без сомнения, отправлялся на охоту, ибо на левой руке у него сидел такой дивной красоты сокол, что вряд ли любая другая птица могла бы сравниться с ним в охоте на жаворонков.
— В каком часу вы встретились? — поинтересовался король.
— Около девяти утра, ваше величество.
— А чем вы занимались в такую рань на берегах Темзы? — нежным голоском осведомилась прекрасная Аликс.
— Мечтал, — со вздохом ответил юноша.
— Ну да, мечтал, — усмехнулся Солсбери. — Кажется, Уильяму не везет в любовных делах, ибо последнее время я замечаю у него все признаки безнадежной страсти.
— Помилуйте, дядя! — покраснев, взмолился Уильям.
— Неужели это правда?! — с простодушным любопытством воскликнула красавица Аликс. — Если это так, я хочу быть вашей наперсницей.
— Сжальтесь надо мной, леди, но не смейтесь, — пробормотал приглушенным голосом Уильям, который, отпрянув на шаг, поднес к глазам ладонь, чтобы скрыть две крупные слезы, дрожавшие на кончиках ресниц.
— Несчастное дитя! — вздохнула Аликс. — Неужто это серьезно?
— И даже очень, — с напускной строгостью ответил граф Солсбери. — Но Уильям — юноша скрытный, и я предупреждаю вас, что вы не раскроете его тайны, даже когда станете ему теткой.
При этих словах Аликс тоже покраснела.
— Ну что ж, все ясно, — заметил король. — Охота увлекла графа вплоть до самого Грейвзенда, и мы увидим его только завтра за обедом.
— По-моему, ваше величество ошибается, — заметил граф Иоанн Геннегауский, — ибо я слышу за дверью какие-то восклицания, похожие на его голос, что возвещают о возвращении графа.
— Я буду рад его видеть, — сказал король.
В эту минуту створки двери парадного зала с шумом распахнулись и вошел пышно разодетый граф Робер со свитой из двух играющих на виолах менестрелей, двух благородных девушек, несущих на серебряном подносе зажаренную цаплю (чтобы легче было опознать дичь, птице не отрубили длинный клюв и голенастые ноги), и, наконец, вслед за девушками, приплясывая и корча гримасы, двигался жонглер, подыгрывающий менестрелям на бубне.
Робер Артуа вместе со своим странным кортежем медленно прошел вдоль стола и, остановившись подле короля, с удивлением взиравшего на него, подал девушкам знак поставить перед Эдуардом поднос с цаплей.
Эдуард скорее вскочил, чем встал, и, повернувшись к Роберу Артуа, вперил в него пылающий гневом взгляд; но, заметив, что граф, ничуть не смутившись, смотрит ему прямо в глаза, срывающимся голосом закричал:
— Что это все значит, гость мой дорогой? Разве так во Франции платят за гостеприимство? Неужто жалкая цапля, чьим мясом брезгуют мои соколы и собаки, — та дичь, которую можно подать к столу короля?
— Выслушайте меня, ваше величество, — спокойным громким голосом сказал граф Робер. — Когда сегодня мой сокол взял эту добычу, я подумал, что цапля — самая трусливая из птиц, ибо она боится собственной тени: начинает пищать и плакать будто ей грозит смертельная опасность, когда при сиянии солнца видит, что ее тень движется рядом. Вот мне и пришло в голову, что самая трусливая из птиц должна быть подана к столу трусливейшего из королей!
Эдуард взялся за рукоятку кинжала.
— Спрашивается, разве самый трусливый из королей не Эдуард Английский? Ведь благодаря матери своей Изабелле он наследник Французского королевства, но у него не хватает мужества отнять королевство, украденное Филиппом де Валуа, — продолжал Робер, словно не заметив этого жеста.