Гракхи
Шрифт:
Он не договорил: Сципион выхватил меч, ударил юношу по голове с такой силой, что клинок, рассекши череп и шею, проник в грудь.
Крик возмущения вырвался из толпы нумантийцев. Но Сципион, не обращая внимания на пленных, приказал:
— Отобрать для меня пятьдесят человек самых знатных. Жителей продать в рабство. Квесторам изъять все ценности. Предметы искусства сохранить. Завтра утром отдать город легионерам, а к вечеру зажечь.
Максим Эмилиан подъехал к нему на быстрой низкорослой лошади:
— Брат, ты забыл самое главное: накормить голодных!
— Распорядись. Прикажи разместить их в палатах II легиона.
— А куда прикажешь легионеров? — спросил Марий.
— В палатки I легиона: пусть воины потеснятся. Присмотри за порядком, Максим!
Он повернул коня и в сопровождении выздоровевшего недавно Луцилия, Мария, квесторов и нескольких воинов въехал в город.
Узкие пустынные улицы с рядами низеньких домиков. Копыта лошадей мягко погружались в липкую грязь. Выгорелая за лето зелень деревьев и кустов, желто-серая, мокрая, лепилась у домов и изгородей. На улицах лежали трупы, и лошади, фыркая и храпя, осторожно переступали через них, точно боясь задеть ногами.
На площади у водоема Сципион остановил коня. Лысый лазутчик, с рябым лицом, подбежал к нему:
— Желаешь взглянуть на Ретогена?
Сципион молча повернул Эфиопа, и всадники медленно тронулись за ним.
На деревянных ступенях храма лежали и сидели, полуразвалившись, люди: казалось, они спали. А посредине в красном плаще сидел, облокотившись, молодой воин. Рукоятка меча торчала у него из груди, лезвие выступало из спины. На мужественном лице, тронутом спокойствием смерти, тускнели полуоткрытые безжизненные глаза.
Сципион спешился и, шлепая по жидкой грязи, сдерживаясь, чтобы не выдать ничем своего волнения, поднялся по ступеням, взял бледную безжизненную руку храброго вождя: пожал ее:
— Слава великому воину, — просто сказал он, обернувшись к друзьям и легионерам. — На твою ответственность, Марий! Похоронить их с почестями.
— Но он оскорбил тебя, — удивился Луцилий, — ты убил его брата…
— Оскорбил меня не он, а его брат. Если бы я был на месте Ретогена, я поступил бы так же…
Он вскочил на коня и помчался к городским воротам.
Сципион послал донесение сенату, когда разграбленный город горел, освещая окрестные поля. Полководец приказал разрушить Нуманцию до основания, а ее земли разделить между соседними городами.
Кликнул раба:
— Позови Мария.
Молодой трибун остановился у входа, кашлянул. Сципион поднял голову:
— Военнопленные проданы? А жители? Тоже, говоришь? Хорошо. А кто покупал?
— Публиканы.
В это время стали собираться военачальники. Легионеры внесли амфоры и бочонки с вином, найденные в Нуманции, поставили на стол кратеры.
После обеда началась пирушка. Гости пили, поздравляя Сципиона с победою, желая ему многих военных успехов в будущем, а Луцилий, желая ему польстить, сказал:
— Один великий вождь остался в Риме, — это ты. Скажи, кто будет защищать отечество, когда боги призовут тебя к себе?
Сципион обвел затуманившимся взглядом военачальников и, повернувшись к Марию, лежавшему сзади, тихо хлопнул его по спине:
— Быть может, он! Все переглянулись.
— Не удивляйтесь, друзья, моим словам. Все вы служите давно, а особенных отличий у вас нет. Этот же трибун — человек исключительный: он выдвигается все время. Разве он не был батраком, легионером, центурионом? И я не удивлюсь, если он будет первым в Риме!.. А теперь, друзья, выпьемте за благо республики, за ее мир и целость!
В палатку ворвался ветер, — вошел раб, громко возвестил:
— Гонец из Рима!
Через минуту перед Сципионом стоял человек в мокром плаще, облепленном грязью, и вынимал из кожаной сумки донесения и письма.
— Читай, — повернулся полководец к писцу. — Начни с большой эпистолы.
Это было письмо от Назики: он описывал восстание в Риме и смерть Тиберия Гракха.
— Слышите? — вскричал Сципион. — Пойти на такое преступление! Пренебречь спокойствием республики. Покуситься на сенат. Я не ожидал этого от Тиберия. И Назика прав, что подавил бунт!.. Я не знаю, друзья, вашего мнения, но скажу вместе с Гомером: «Так же погибнет и каждый, начавший подобное дело».
Он закрыл глаза рукою; видел форум, толпы плебса, сенаторов, выбежавших из курии Гостилия, бой перед статуями царей и миролюбивого Гракха, поднявшего руку на власть…
«Тиберий оказался смелее нас всех», — мелькнуло в голове.
Военачальники тихо расходились, не желая беспокоить полководца. Марий тоже пошел к выходу.
— Сядь, — удержал его Сципион, — ты мне нужен. Недоумевая, Марий уселся рядом со Сципионом и ждал.
— Ты, кажется, знал Гракха, — услышал он спокойные слова полководца. — Скажи, что ты думаешь о нем?
Суровое лицо Мария осветилось ласковой улыбкою:
— Вождь, я скажу тебе правду: честнее и благороднее, чем ты и он, я не встречал в своей жизни мужей. Я любил Тиберия, как друга, как брата, как начальника, а теперь боготворю его, ибо он боролся за лучшую участь земледельцев, даровал им земли.
Сципион молчал.
— Вождь, — продолжал Марий, — вот письмо от моего старого отца: он получил землю Сципиона Назики, орудия для возделывания и волов; моя старая мать может теперь отдохнуть. А таких, как мы, много. И нам ли, беднякам, не боготворить Тиберия, не преклоняться перед ним?
Взволнованный, он встал; лицо его пылало.
— Вождь! Батрак — человек подневольный, но никогда не покорится нобилю. Это я знаю по себе. А таких нобилей, как ты и Гракх, очень мало…
Сципион молчал. Потом сказал, не поднимая головы:
— Иди.
«И этот ненавидит нас, — думал он. — А ведь облагородился, стал трибуном! И если он пойдет далеко, если, подобно Тиберию, поднимет плебс — быть великим смутам в республике».
Он просмотрел донесения и собирался убрать их в сумку, но вдруг взгляд его остановился на небольшой эпистоле, перевязанной тонкой пурпурной тесьмою.