Грамматика современного японского языка
Шрифт:
Но что-то очень гадкое внутри меня все нарастало. Как будто грядет страшное, то, чего я не смогу предотвратить. Так что с фабрики я вернулся в мрачном молчании, в подавленном настроении, и в этом настроении и уселся в мой мерседес.
До концлагеря Равенсбрюк ехать из Берлина час. Но, может, мне туда не ездить?
Я молча просидел в машине минут пятнадцать. Гротманн терпеливо ждал. Он уже знал все повадки «нового» рейхсфюрера, так что в отличие от разжалованного Вольфа, не лез, когда не просят.
— В Равенсбрюк, — наконец обреченно
У меня теперь появились знания военного характера, теперь мне, скорее всего, достаточно съездить в концлагерь, где ко мне по методу ассоциаций под влиянием шока вернутся знания об устройстве Рейха. И вот тогда я начну тащить, тогда я смогу действовать умнее, хитрее, быстрее. Так что ехать надо.
Производство САУ Sturmgeschutz III на заводе «Алкетт», 1943 г.
Концентрационный лагерь Равенсбрюк, 3 мая 1943 16:12
Равенсбрюк располагался в сельской местности, за городом. Вроде бы это был ближайший концлагерь возле Берлина.
О моем приезде сюда я, естественно, никого не предупреждал, но не заметить мои передвижения было трудно, учитывая, что я все еще разъезжал в сопровождении трех машин охраны.
Так что встречать меня к воротам лагеря вышла солидная делегация нацистов.
— Подсказывай мне, кто тут есть кто, — потребовал я у Гротманна.
Гротманн уже успел перешить себе мундир, так что щеголял погонами и петлицами штандартенфюрера. И готов был выполнить любой мой самый идиотский или странный приказ.
— Яволь, рейхсфюрер. Главный тут вон тот — со следами алкоголизма и деградации на лице. Это штурмбаннфюрер Фриц Зурен, комендант лагеря.
Штурмбаннфюрер Зурен оказался личностью примечательной, указанные Гротманном алкоголизм и деградация на его роже действительно присутствовали в полном объеме. Зурен выглядел уже как натуральный уголовник. Я вздохнул. Это пока еще только начало. Дальше точно будет хуже. Да и кого я рассчитывал встретить в концлагере? Люди чести вроде Ольбрихта если тут и встречаются, то только в качестве заключенных, а не персонала.
Я указал на машину, припаркованную у ворот концлагеря, там терлись какие-то двое мужиков в гражданском в компании эсэсовцев.
— А это кто такие?
— Это Тельман и Конрад Аденауэр. Вы их сами велели доставить к вам, рейхсфюрер. И это сделано.
— Что? Вы их доставили сюда, Гротманн? В концлагерь?
— Кажется, вы сами распорядились привезти их к вам, шеф. Я бы с удовольствием доставил указанных господ к вам в кабинет, но ведь вы не из тех, кто сидит в кабинете, так ведь? Так что я распорядился привезти вам Тельмана и Аденауэра сюда, верно.
Я вяло улыбнулся.
— Ладно. Вы правы.
Но выходить из мерседеса мне не хотелось. Вот прям совсем не хотелось, мне будто повесили на каждый сапог по пудовой гире. Да и голова была такой же тяжелой, как и ноги. Эта уже та ментальная нестабильность, которую мне обещал Юнг? Я понимал, что нет, я понимал, что настоящая нестабильность придет позже. Это еще не отвал кукухи, это пока что только плохое предчувствие грядущего отвала.
Мне нужно было пройти через это, чего бы это мне ни стоило.
Так что я медленно открыл дверь мерседеса, также медленно вышел…
В воздух полетели зиги, десяток нацистов у ворот концлагеря приветствовал рейхсфюрера. Какой-то человек, низенький толстяк в очках и с петлицами группенфюрера уже спешил ко мне.
— Здравствуй, Генрих!
Гротманн слегка подрастерялся, но потом подсказал мне:
— Вот чёрт. Это ваш личный врач, рейхсфюрер. Карл Гебхард. Он же ваш лучший друг, вы с ним знакомы со школьной скамьи. И он член вашего личного штаба. Я не предполагал, что он тут будет, а то бы вас предупредил.
— Лучше поздно, чем никогда, — процедил я, а потом поприветствовал «лучшего друга», — Привет, Карл. Рад тебя видеть в добром здравии.
Вид у Гебхарда был радостный, к счастью, обниматься ко мне он не полез. Этого Гиммлер вероятно не позволял даже друзьям, а позволял только фюреру.
— Нет, Генрих, это я рад тебя видеть в добром здравии, — заспорил Гебхард, — Я ищу тебя уже пару дней, но никак не могу найти. Ты мне объяснишь, что вообще происходит в нашем Рейхе? И почему у тебя рука перевязана, ты ранен? И как твой желудок?
— Мой желудок?
— Ну да, твои хронические боли. Я тебе привез новое болеутоляющее, американское.
— Нет уж, — отказался я, — Я патриот Рейха, я не употребляю американского. А желудок у меня в полном порядке.
Желудок и правда меня совсем не беспокоил, я его вообще не чувствовал. Видимо, боли Гиммлера имели невротическую природу. Да и вообще, в человеческом теле же все взаимосвязано, баланс тела и духа, ну вы знаете. Так что как только в этой тушке сменилась душа — сменилось и состояние тушки, и в лучшую сторону.
Гебхард уставился на меня. Потом смешным движением поправил свои очочки. Он уже понял. Они все рано или поздно понимают, Гебхард был давним другом Гиммлера, так что понял быстро. До него дошло, что перед ним не Генрих Гиммлер.
— Что ты тут собственно делаешь, Карл? — поинтересовался я.
И поинтересовался зря. Ибо Гебхард напрягся еще больше. Его подозрения, судя по всему, обратились сейчас в уверенность.
— Как что? Я намерен закончить мой отчет, по лечению раневых инфекций сульфаниламидом. А здесь, в этом лагере, у меня подопытный материал.