Грани Обсидиана
Шрифт:
Я вскинула голову. Шедший следом Волк остановился, глядя на меня сверху.
– У вас растет серебрянка?
– Н-не знаю… Скажи, какая она, поищем вместе.
– Лист размером… с твою ладонь, да. И очертаниями ее напоминает. Блестит серебром в лунном свете. Низкая, как гриб…
Теперь и Бэрин шел, то и дело наклоняясь и разводя руками кусты. Я слышала, как он негромко ругается на царапучие ветки. Кажется, мы обошли кругом все озеро, и я начала терять надежду. Этот проклятый берег, на котором не растет даже серебрянка! Проклятые Волки, ведь яма ставилась на них – а умирает мой Рыжик!
– …ну, ну, тише, – говорил Бэрин, прижимая меня к себе. – Успокойся, не плачь. Тише, тише…
Оказывается, я выкрикивала все свое отчаянье и проклятия. Теперь уже – в грудь Бэрина. Я не плакала, нет, – выла, комкая на его груди рубаху, царапалась, а он будто и не замечал, держал крепко, гладил по голове и лишь приговаривал: «Тише, тише, тише…»
Наконец я прислушалась и послушалась. Руки мои опустились, но я еще долго стояла, прижавшись к Волку. Словно черпала из него энергию, спокойствие. Силу.
Нет, так искать бесполезно…
– Нет, так можно искать до бесконечности! – отстраняясь, решительно сказала Лисса. И начала стягивать одежду.
…Ему не спалось. Обычно ведь засыпает мгновенно, а тут третий час бока давит, вертится. Слышит, как бродит по округе Ольвин, как квакают лягушки в заводи неподалеку, как ухает в лесу филин. Он наконец сел – рядом завозился Вокер, натянул на голову влажный от тумана плащ.
Сменить Ольвина, что ли, раз все равно сон не идет…
Приостановился у окна дома. В свете лучины было видно скорчившуюся рядом со зверенышем Лиссу. Не спит, от смерти брата сторожит… а если не отобьет? Что потом? Проклянет волков – и его тоже – и уйдет куда глаза глядят? А если останется – то с кем?
Он прислонился к стене, уставился на яркую луну. Нет, вовсе не она не давала ему уснуть…
Шорох. Он скосил взгляд. Из дому выскользнула Лисса. Задумчиво оглянулась и пошла к лесу.
Он окликнул девушку – негромко, чтобы не испугать, она и не испугалась. Отправилась искать какую-то серебрянку. Он тоже пошел – видно же, что не в себе. Лисса и впрямь искала, наклонялась, разводя руками ветки; он с мрачным терпением следовал за девушкой, гадая, насколько ее хватит. Хватило на круг подле озера. Лисса устала, дышала тяжело, что-то бормотала. Бормотание делалось все громче, она уже не разводила ветки, а попросту ломала, рвала их, металась с одного края поляны на другой… Он изловчился, схватил ее, прижал, и проклятья, которые девушка посылала Волкам, Волчьему берегу и всему этому подлому миру, она излила ему в грудь. Девушка извивалась в его руках, царапалась, даже, кажется, кусалась… какая же гибкая и сильная!
Он отпустил ее, лишь когда Лисса утихла, перестала вырываться и чуть ли не перестала дышать, уткнувшись лицом ему грудь. Неожиданно выпрямилась и сказала задумчиво:
– Нет, так ее никогда не найти.
И начала раздеваться. Чуть ли не минута понадобилась, чтобы понять, что ему вовсе не предлагают немедленно заняться любовью… да он уже просто помешался, точно мартовский кот!
Девушка бережно развесила по ветвям одежду, опустилась на землю…
Он, как всегда, пропустил миг перехода.
Моргнул: а перед ним уже сидит взъерошенная и встревоженная лисица. Он не двигался и старался даже не дышать, памятуя, какое ошеломление испытываешь в первую минуту. Лисица встряхнулась, настороженно посмотрела
Бэрин пытался угнаться за ней – куда там!
Уж точно – не человеческими ногами.
Лисица бежала по подлеску, почти не обращая внимания на заманчивые шорохи в кустах, трепет перьев удиравшей куропатки, следы и запахи близкого людского и звериного жилья. Она помнила, что ей нужно найти траву, пахнущую мятой… и немного железом… и совсем чуть-чуть – кровью. А вот запах крупного зверя… хищник… волк… лисица прижала уши, но не прилегла, не затаилась, лишь кинулась бежать быстрее… еще быстрее… трава, пахнущая мятой, – иначе и не жить…
…она осела на лапы и ощерилась – от страха. Волк был огромный, матерый. Он стоял у нее на дороге, наблюдая немигающими глазами. Один, хорошо, один… стая бы давно загнала и разорвала ее. Но волк не шевелился. И не готовился к прыжку. Просто смотрел.
От него пахло странно… не только волком… не просто волком… и запах был не просто знакомым… но и успокаивающим… странно… необычно… но не опасно…
Лисица двинулась вперед, высоко приподнимая лапы и застывая на каждом шаге, точно боялась спугнуть мышь, на которую охотилась. Волк неожиданно сел и издал звук, похожий на поскуливание. Лисица, вся сжавшись, шмыгнула мимо. Волк поглядел ей вслед, встал и уверенной трусцой пустился следом.
Лисица, конечно, слышала и чуяла, что он идет за ней, косилась, шевелила ушами, но уже не очень опасалась. Ей нужно было найти траву.
Траву, пахнущую мятой.
Я подняла голову и тихонько засмеялась, когда изо рта у меня вывалилась вырванная с корнем серебрянка. Я все-таки нашла ее, хотя и пришлось побегать почти до рассвета. Руки и ноги ломило, да и тело тоже… поднявшись на четвереньки, я с наслаждением потянулась и выгнулась. И замерла.
Волк сидел на опушке и глядел на меня. Теперь мое обоняние было не таким острым, как у меня-лисицы, но я была уверена, что именно он сопровождал меня в эту ночь повсюду.
– Бэрин?..
Волк оскалился – или улыбнулся. Я ощутила вернувшийся страх – огромные клыки, мощные лапы, тело, тяжелее, наверное, меня раза в два… Волк подобрал что-то с земли и, высоко задирая голову, потащил ко мне. Я протянула руку, растерянно принимая платье, влажное от росы.
– Хочешь, чтобы я оделась?
Зверь осклабился. В его необычно темных для волка глазах мелькнуло что-то, неуловимо напомнившее улыбку Бэрина.
– А ты сам-то… не хочешь переодеться… в смысле обратиться?
Я натянула платье и возмущенно шлепнула по морде зверя, ткнувшегося носом мне в пах.
– А ну пошел вон!
Волк чихнул и отпрыгнул от меня, словно играющий щенок. Щеночек… с годовалого бычка ростом. Страх оставил меня вовсе.
– Некогда мне, – грозно сказала я, – с тобой забавляться. Видишь, я нашла серебрянку?
Бэрин догнал меня уже у дома. Натягивая на ходу рубашку, заглядывал ко мне в лицо.
– А ты красивая… лисичка. И мех, – он неожиданно захватил в горсть мои расплетшиеся волосы, легонько оттянул назад, – очень красивый. Придется людям запретить охотиться и на лисиц. А то польстится еще кто-нибудь на твою рыжую шкурку. Доброе утро, Берта!