Шрифт:
Анна Караваева
Грани жизни
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Летом пятьдесят восьмого года липы на заводском дворе расцвели невиданно пышным и щедрым цветом. Привезенные пять лет назад прямо из лесу вместе с тяжелыми комами родной земли, липы пустили корни в недрах московской заводской аллеи. Словно исподволь приживаясь к новой почве, деревья вначале робко поднимали свои верхушки и скупо выпускали новые ветки. А теперь, как бы гордясь, что уже накрепко породнились с этой заводской землей, деревья
Прочные железные диваны — изделия заводских кузнецов — стройными рядами белели по обе стороны длинной аллеи — от ворот проходной до нового, сверкающего, как огромный фонарь, высокого здания сборочного цеха.
Выйдя после обеда из столовой, начальник сборки Степан Ильич Соснин, как всегда, направился к дивану под раскидистой липой. По давней привычке, еще с молодых лет, он за обедом не засиживался. Поэтому полчаса верных оставалось у него, чтобы посидеть в тени аллеи, почитать газету, накоротке перекинуться словом о последних заводских новостях.
Наклонив к плечу лобастую, с сивыми редеющими волосами голову, Степан Ильич посидел несколько минут в позе отдыхающего человека. Прижавшись широкой спиной к дивану и раскинув сильные, мускулистые руки, он теперь частенько размышлял о недалеком будущем, когда уйдет на пенсию. Зарабатывал он хорошо, много раз его премировали, писали о нем в газетах, на заводе его все уважали не только как старожила, но и как одного из «первооснователей». Ничего удивительного не было в том, что ему на шестьдесят втором году жизни еще не хотелось уходить на покой и жить просто, по-стариковски. Здоровье у него было крепкое, хотя и довелось ему, начиная с гражданской, воевать на всех фронтах, считая и Великую Отечественную…
В молодые годы Степан Ильич работал подручным у хозяина кузнечно-слесарной мастерской, здесь же, на бывшей тогда захудалой окраине старой Москвы. Осенью семнадцатого года мастерскую национализировали.
В восемнадцатом году она стала выполнять заказы Красной Армии: разное мелкое оборудование для казарменного хозяйства, а также, котелки, ложки, кружки.
В гражданскую войну мастерская расширилась и стала называться государственным заводом, где уже делали добротные тачанки для конницы. Проносился Степан Соснин на этих тачанках по разным фронтам, знавал Ворошилова, Фрунзе, Буденного, Блюхера, многих замечательных советских полководцев и командиров, у которых было чему поучиться. На фронте вступил в партию, бывал во многих боях и опасных переделках. После гражданской войны Степан Соснин вернулся на свою московскую окраину. Из всех своих «корешков» застал только одного Николашу Мельникова. Встреча друзей была тем более радостной, что их родное трудовое место — «хоть и мал кораблик, а все вперед идет» — теперь называлось Завод металлических изделий имени Великого Октября.
В годы первых пятилеток завод бурно строился, расширялся, преобразуя стародавние московские переулки и тупички в просторы заводской территории.
В июле грозного сорок первого оба друга пошли в народное ополчение. В сорок третьем Николай Мельников был убит, а в сорок четвертом Степан Соснин вернулся домой. Оправившись после фронтовых ранений, он, будто голодный, накинулся на работу.
Завод постепенно переходил к заказам мирного времени, а всеобщее воодушевление придавало выполнению каждого дела удивительную быстроту. Еще никогда не была работа так сладка и дорога, как в победные дни первой послевоенной пятилетки.
Сыновья, дочери, зятья и невестки Степана Ильича одно время говорили, что посещение внучат этим «сверхдеятельным дедом» равносильно, пожалуй, чрезвычайному происшествию. Степан Ильич по-своему огрызался на эти упреки: «А ну-ка, сообразите, что лучше — являлся бы к вам каждодневно рыхлый старичок, чтобы, еле передвигая ноги, возиться с внучатками? И тогда за кем смотреть — за детишками или за слабеньким дедушкой?.. Но у вас, благодарение судьбе, таких беспокойств нету: вы, мои голубчики, отлично знаете, что ваш старик увлечен работой не меньше молодого и может еще пользу приносить партии и народу. И второй вариант вам всем куда больше нравится, чем первый, — верно?..»
Так иногда вспоминались Степану Ильичу разные события и случаи его обыкновенной рабочей биографии, — возможно, уже появились у него стариковские привычки.
Пережитое, испытанное — длиннейшая вереница дней, дел, дорог, забот, надежд и мечтаний, — все дальше уходило в безвозвратное прошлое. А то, что еще предстояло ему сделать, уже располагалось на коротком отрезке жизненного пути. Поэтому каждый день будто поднимался для него в цене и требовал для себя полной и безотказной отдачи сил и мыслей. В молодости иногда что-то и отложишь — до завтра или вот, мол, через недельку успеется. А теперь к самому себе придираешься: имеешь ли ты право что-нибудь откладывать или медлить с исполнением? Ты, многоопытный, «первооснователь», старейший из старожилов, попробуй-ка, отступи! Или попробуй-ка что-то не понять, не уловить, не подхватить вовремя! Ага! Небось, сердце сразу защемит: куда, мол, он годится, опыт твоих десятилетий? А на покой ох как неохота уходить!
Вспоминая сегодняшний разговор за обедом с одним из заводских стариков, Степан Ильич развернул было газету. Вдруг что-то нежно щекотнуло его лоб и упало на грудь — распустившийся всеми своими крохотными чашечками бело-золотистый полузонтик липы!.. Степан Ильич улыбнулся, положил его на ладонь и вдохнул медвяный аромат — липа, липовый чай, липовый мед!
Память, будто обрадовавшись, опять накидала перед ним целый ворох каких-то беглых воспоминаний…
В начале пятидесятых годов собралась в редакции заводской многотиражки комиссия по озеленению заводской территории. Были рассмотрены разные планы и предложения, которые тут же оспорил самый молодой из членов комиссии, Петя, сын его покойного друга, Николаши Мельникова. Пете тогда еще и восемнадцати не исполнилось. После окончания десятилетки он проходил практику ученичества на заводе. Однако на комиссии выступал настолько практично и остроумно, что все согласились с его деловыми предложениями.
Рабочему человеку в обеденный перерыв весной и летом нужна прежде всего тень, надежная тень от хорошего дерева, чтобы посидеть, отдохнуть, почитать, когда в тени свежим ветерком обдувает. Какие же деревья посадить? Пожалуйста!.. — Чудесное, доброе дерево — липа. Уже весна прошла, уже лето в разгаре, и многие деревья даже начинают потихоньку желтеть и осыпаться. А липа, цветущая в июле, вся покрыта своими бело-золотыми сережками и стоит, милая и нарядная, как невеста. Хорошим соседом липы, как далее убеждал Петя, будет клен. К осени его широкие, лапчатые листья будут пламенеть, как красные звезды. Так своим неторопливым молодым баском расписал он картину будущей озелененной заводской аллеи. В тот весенний вечер всем захотелось, чтобы скорее появилась эта аллея. И вот она!.. Всего пять-шесть лет прошло, а кроны деревьев, привезенных из подмосковных лесов, уже сомкнулись; небо, близкое и родное, голубеет сквозь зеленые узоры — сердцевидные листья липы и остроуглые, лапчатые — клена. Узорная и уже достаточно широкая тень охватывает тебя всего вместе с кованым диваном, который прочно вонзил в землю свои львиные лапы. Да, хорош здесь отдых, и кто не знает, что главным закоперщиком всего был Петя Мельников! Кто ни придет на завод, обязательно похвалит главную аллею, а каждый местный человек при этом непременно с благодарностью упомянет о Пете.
Читая газету, Степан Ильич и сейчас помнил о Пете Мельникове: его медлительный молодой басок, то приближаясь, то отдаляясь, слышался где-то поблизости. Прохаживаясь по боковой аллейке, что тянулась от входа в конструкторскую, Петя вполголоса разговаривал с кем-то.
«Ну, ясно… с закадычным дружком своим наш секретарь комсомола что-то обсуждает», — с улыбкой подумал Степан Ильич, услышав мягкий тенорок Гриши Линева, одного из лучших слесарей механического цеха.
— Что-то сложно получается… и как-то необычно, — сомневающимся тоном говорил, Гриша.