Грани
Шрифт:
– Мелисса, заберёшь Софи из школы? У меня сегодня ещё два прослушивания на вечер.
– Да, милый.
После репетиции зашли перекусить в кафе. В последнее время Джейсон часто смотрит мимо меня. Сидит за столиком и ест наше любимое сырное суфле с грибами вместе со мной и одновременно бродит где-то далеко в своих мыслях. Попыталась поймать его взгляд, как раньше. Нет, тоже не получилось. Взгляд – пустой и тёмный, как молчащий зал. Неужели и у меня внутри уже давно всё покрыто пылью?
Саксофонист у входа в парк Монсо заражает осенний воздух вирусом неизлечимой тоски. Словно хоронит кого-то. Странно, что и саксофон люди изобрели
Наверно, никто из прохожих об этом не задумывается и даже не знает. Как не знает города, в котором живёт. Мы, жители больших городов, лишь перемещаемся из точки «А» в точку «Б» по одному и тому же маршруту. Риволи – Триумфальная арка – Парк Монсо – Проспект Веласкеса. За почти десять лет жизни в Париже так и не поднялась на Нотр-Дам или Эйфелеву башню. Там всегда нескончаемые очереди туристов. И горгульи скалились на меня лишь с открыток на «вертушках» киосков, разбросанных по всему Парижу.
Софи берёт меня за руку, и мы идём посидеть у маленького пруда, где коринфские колонны. Сегодня не занята в вечернем спектакле, и можем, наконец, хоть немного побыть вместе. Такие прогулки для нас – редкость.
Чуть впереди по аллее прихрамывают в такт старик с биглем на поводке. Нас обгоняет светловолосый мальчишка возраста Софи. Поравнявшись со стариком, он, радостно смеясь, пинает собаку под рёбра. Бигль хрипло взвизгивает и приседает на задние лапы. Старик в замешательстве смотрит на мальчишку, и лицо у него с отвисшими щеками – точь-в-точь как у побитой собаки. Мальчишка, всё так же заразительно смеясь, убегает прочь по аллее.
– Мам, зачем он это сделал? – удивленно спрашивает Софи.
– Не знаю, малыш. Боюсь, он сам этого не понял.
Я и правда не знаю, почему люди иногда бывают так жестоки. Не ведают, что творят. Вот, кто его научил бить собак? Моя Софи никогда бы не пнула собаку. Она любит собак. И кошек, и рыбок, и попугайчиков. Жаль, что не можем завести ей маленького друга. Мы так редко бываем дома! А няне и с Софи проблем хватает, ей только домашних питомцев не достаёт, чтобы уволиться.
Почему-то вдруг вспомнился прошлый Новый год на Елисейских полях. Софи только что исполнилось восемь, и она заявила нам с Джейсоном, что уже взрослая и не будет смотреть салют по телевизору. Шанз-Элизе в новогоднюю ночь становится пешеходным. Огромной площадью, где толпится народ в ожидании грандиозного торжества. Это был наш первый Новый год вне дома. И, надеюсь, последний. Пробило двенадцать, и вместе с залпами салюта в толпу полетели бутылки с зажигательной смесью. На женщине слева от меня загорелся воротник пальто, потом волосы, она кричала и плакала, закрывая лицо руками. Справа парень сложился пополам от удара железного прута. Осколком бутылки кому-то вышибло глаз. Асфальт под ногами горел. Из толпы мы выбирались по чьим-то телам. Кто-то крикнул, что взорвали метро, и все входы туда перекрыты. Помню, как бежала по близлежащим дворам и улицам, крепко держа за руку Софи. И встречный ледяной ветер хлестал по глазам до слёз. Она потеряла в толпе шапку и шарф, подаренный Джейсоном. Где он сам был тогда? Встретились только дома, наши такси подъехали к воротам почти одновременно. Сказал, что его оттеснила толпа, и потерял нас. Дозвониться Джейсон тоже не смог: мобильный телефон я выронила где-то по дороге.
Утром в новостях сообщили, что взрыв в метро и потасовка на площади дело рук албанцев. Хотя никто точно не знает, кто именно решился калечить людей. На албанцев, наверное, проще списать. А Софи простудилась и заболела. Жар и температура. Я отпаивала её микстурой от кашля. За окном хлопьями падал снег, и выбеленный им Париж выглядел таким чистым и праздничным…
– Софи, тебе не холодно?
– Нет.
Поздняя осень. Колоннада белыми зигзагами отражается в воде. Софи палкой водит по её поверхности.
– Что ты делаешь?
– Листья плывут-плывут. И не могут догнать друг друга. Я пытаюсь им помочь.
Опавшие листья скользят по воде навстречу друг другу вопреки ветру и подводным течениям. Иногда они сходятся, иногда расходятся. Как и люди. Встретятся ли эти два? Да, встретились, разошлись и снова встретились. Но это были уже другие листья. Иллюзия. Игра воображения. Как в жизни, где всегда изображаем кого-то, играем роли, прикидываемся лучше. Получается, на сцене я изображаю изображения? Играю роль роли? Тогда имею право бояться провала, потому что фальшь – это всегда провал. И не знаю, где заканчивается правда и начинается ложь. Иногда мне кажется, что жизнь –репетиция в онемевшем, покинутом всеми театре. И никто не поможет, даже демон, стоящий за кулисами.
АКТ II
Я препарирую человеческие эмоции. Хочу научиться вскрывать чужие сердца легко и незаметно, тоненьким скальпелем, как консервные банки. Люди в большинстве своём – мазохисты: самую сильную страсть испытывают, страдая, а самую сильную зависимость от того, кто заставляет страдать. К примеру, что такое любовь? Магия, физика, химия? Что притягивает одного человека к другому? Пытаюсь понять, как в человеческом мозгу, теле, сердце, наконец, душе зарождается та или иная эмоция. И почему она угасает. Ответив на эти вопросы, можно изобрести универсальную формулу любви, ненависти, страха... И их великой игры на сцене. Театр, который станет воплощением нашей собственной жизни.
Я ослеп, когда впервые увидел Мелиссу. Яркий солнечный свет, от которого так больно глазам. Мы гуляли, взявшись за руки, по ночному Лиону. Её золотые волосы обладали удивительной способностью притягивать и отражать свет, и тысячи праздничных огней с неба и с фасадов домов сплетались в них в разноцветную радугу, дрожа и играя, как блики на поверхности озера. Смотрел на неё, как на солнце. Мне было всё равно, всходит оно или заходит, красное, жёлтое, оранжевое… Солнце всегда прекрасно, на него смотрят, не отрываясь, даже если слепит глаза. Счастливое наваждение…
Которое быстро прошло. И теперь каждое утро я смотрю, как она одевается, красит ресницы, намазывает масло на булку, ест. Днем вижу, как устаёт на репетициях. Как, лишь коснувшись головой подушки, засыпает по вечерам. Только разделение времени на утро, день и вечер незаметно для меня стало условным: за нашими окнами – полярная ночь. Стоит лишь раз задуматься о чувствах всерьёз, и они замолчат навсегда.
– «Нас, женщин, нет несчастней. За мужей
Мы платим – и не дёшево. А купишь,