Граница нормальности
Шрифт:
Он, конечно, и вправду сверзился, но до пола не долетел. Остановился в сантиметрах тридцати и повис, ревя и поводя ручонками-ножонками. Мать, кинувшаяся ловить, а скорее уже утешать и всячески нянькать, рухнула на колени, протянула руки, да так и остановилась. Ребенок висел в воздухе без всякой посторонней помощи и орал. Зашел отец.
Встал.
Постоял. Ребёнок орал по-прежнему.
Отец наклонился, оглядел его со всех сторон и попятился — за фотоаппаратом. Он работал журналистом в местной газете и привык уже не верить не только своим глазам. Времена были такие, говорят.
Когда он принес фото в газету и попытался рассказать, его подняли на смех. А потом он и сам предпочитал помалкивать. Говорят же, времена были такие: теплая и дружественная психбольница по-прежнему ждала всех инакотрусящих.
Видимо, в детском саду и до четвертого класса он не сильно летал. Так, планировал. Попрыгивал. А в четвертом классе нас посадили за одну парту. Я тогда был вполне себе таким молчуном и неудивлякой по причине начитанности. На третий день он мне сообщил:
— А я летать умею.
— Ага, — сказал я. — На самолете.
— Нет, — сказал он. — По правде. Как птица.
Я счел его враньё настолько неумелым, что даже не стал возражать. Это его раззадорило.
— Не веришь?
— Не-а, — сказал я, тщательно изрисовывая подвернувшийся листочек.
— На че спорим?
— На «Тату». — Это не группа. И не клеймо. Это была такая жвачка. «Тата», ударение на первый слог, раздобывали мы ее у китайцев; первых китайцев в нашем городе, кстати.
«Тату» я проспорил. Он взлетел с любимого нашим пацанячьим двором гаража на метров так семь-восемь. Пискнул оттуда — ну что, мол, убедился? Был вечер, сентябрь, прохладно, очень безоблачно, солнце заходит — и белая футболка со светло-зелеными шортиками наверху, в лучах заходящего солнца…. Наверное, никогда не забуду этого. Я отдал ему «Тату», и он даже со мной поделился. А потом я неожиданно побежал домой. Со всех ног. Спотыкаясь и падая.
Мама говорит, она очень сильно тогда испугалась — у меня была истерика. Меня даже возили к доктору в больницу Скорой помощи. Доктор решил, что родители меня избивают или ещё чего похуже — и сказал оставить меня в палате до утра. Ничего этого я не помню. Помнить начинаю только с момента, когда меня забирали, и мама стояла у регистратуры, оформляя мне справку в школу.
В школе я не был с месяц, его пересадили к девочке.
Потом я с ним старался не пересекаться. Он со мной тоже. Но однажды, в выпускное-поступательное лето, мы классом в пароксизмах прощания в очередной раз поехали на Байкал, и он тоже поехал. Там мы жутко напились разведенным спиртом «Рояль». Помню, мы с ним стояли у крыльца и блевали на пару. И я ему что-то говорил. Ты, говорил я ему, избран, буээээээээ…. Ты, говорил я ему, можешь — значит, буэээээээ, ты должен. Буээээ, отвечал мне он. Буэээ, соглашался я. Что именно должен, буэээ, интересовался он. А хер его знает, отвечал я, буэээээ. Но что-то, буэээ, должен.
Потом наши пути, как говорят, разошлись. Я видел его редко — после выпуска раза два — за восемь лет. В маршрутке, на рынке. Привет, привет. Как жизнь, семья, не женился? Я тоже. Ну давай, пока. Буээээээ.
И вот недавно мы пересеклись. Понесло это меня вроде как в сауну с компанией подвыпивших рекламодателей нашей горячо любимой станции. Не поклонник я этих развлечений: водка, сауна, девочки — как-то раз встретил среди вызванных блядей знакомую с параллельного класса. Замужем, между прочим. Муж в курсе, потому как нимфомания у нее, и справка даже есть от какого-то известного иркутского врача. Но речь не о ней.
В сауне уже гуляли фээсбэшники. Если вдруг кто не знает — сауну надо обычно заказывать заранее. Мы и заказали, честь по чести. Но, похоже, произошла накладка, ну или наше ФСБ — полный ООО, аут оф ордерс, наверное, вломились, корочки под нос и вперед. Ну или как там у них делается, не знаю. А тут мы.
Найти бы, конечно, тут косе на камень, но обнаружились среди нас знакомые и дело утрясли миром. Идем все вместе, сауна большая, кабинок хватит.
А среди них — он.
Я его и узнал-то с трудом. Окреп, похорошел, раздался чутка в тороны. ФСБшное наглое выражение лица приобрел. Но на меня смотрел вполне так по-доброму.
…Ну и что, ответил Анатолий. Можно подумать, что просил я себе это, как ты сказал, Счастье. Летать, мля. Кому нахрен оно надо? — ну умеешь ты летать, а жить все равно приходится среди рожденных ползать, правильно? И жить по их законам, потому как одно летание на хлеб не намажешь, так ведь?
…Нет, ты пойми, ответил Анатолий. Чему тут радоваться? Была бы там, допустим, у тебя третья там рука — да она и то полезнее была бы, двумя, значит, бабу за титьки, а третьей, значит, прям туда — тут он неприятно заржал. А тут ни в Красную Армию, ни кобыле хвост. Из окон любовниц сигать мужьям рогатым на удивление? Нет у меня любовниц. По ночам под звездами носиться с воплями, типа ух как классно? Было, проходили, холодно там. Даже летом. ЛЭПы всякие опять же.
…А ты не кипятись, жёстко ответил Анатолий. Я тоже нервный, ежели что. Ты вообще можешь мыслить просто? По-человечески? Мне лично это нахер не надо, может, махнемся с тобой на твою хату в центре?
…Нет, нельзя, дурила ты картонная, ответил Анатолий и снова заржал. Нельзя, а насчет хаты это надо выпить! Где девки-то?
…Он лежал, раскинув руки, и глядел одним, уцелевшим после удара, глазом в небо — полное звёзд и совершенно ему не нужное. У нас в начале лета бывают чудные, чудесные ночи: прохладно, первые сверчки пробуют струны, горы на горизонте, воздух и звёзды, звёзды, много звёзд. Небо. Небо.