Граница у трапа
Шрифт:
— Напишешь, дружочек, напишешь. За твою расписку я тебе дам... ровно десять тысяч. В тот же день уедешь.
— Чего? Пят...
— Заткнись! А уедешь...
Морозов сказал, куда. Подальше.
На прощание не подали друг другу руки, не посмотрели в глаза.
Морозов надеялся, что у Кучерявого хватит ума понять — шантаж возможен до определенной суммы. После начинается полоса смерти.
Ровно через две недели после моего визита к Наташе «Амур»
Белоснежный, с группкой оркестрантов, игравших в желтых рубашках танго на полубаке, он словно возвращался из мира вечного праздника, веселья, беззаботности, где отпуск — круглый год.
Вместе с теми, кто по долгу службы встречал судно, я стоял на причале. От друзей и родственников прибывавших нас отделяли переносные алюминиевые барьеры.
У кнехтов ждали швартовщики. Дядя Миша, мой старый знакомый, мускулистый, одетый в потертые штаны и новенькую оранжевую футболку с рекламой «Кока-колы», подошел, поздоровался, улыбнулся, продемонстрировав отличные зубы.
— Привет, дядя Миша, — пожал я крепкую сухую ладонь. — Как здоровье?
— Никакая зараза не берет. Если швартов не лопнет и башку не снесет, до ста проживу. А там — как получится.
Мелькнули в воздухе легости, засуетились швартовщики, выбирая канат и трос. Дядя Миша не шелохнулся, зорко наблюдал за действиями. Ему, ветерану, иной раз разрешалось «сачкануть».
Трап мягко скользнул вниз, опустился на причал. Тотчас на него ступила врач. Она поднималась, уже снизу начав спрашивать судового врача, ждавшего у борта:
— Больные есть? Крысы? Заразные болезни в портах захода?
— Все в порядке, все в полном порядке, — прихлопывая от нетерпения ладонью по фальшборту, отвечал молодой врач. Он улыбался кому-то в толпе, и по всему было видно, что с нетерпением ждет конца формальностей.
— И разве это врачи? — снисходительно смотрел на эскулапов дядя Миша. — Помню, мы до войны заходили у Сингапур...
Я знал, что дядя Миша, как большинство моряков, любит «травануть», но все же слушал — пока врачи не уладят свои дела, остается ждать.
— Так ото врач был! Все знал! Поднимается на борт, желтый, как с перепою. Очки, зубы! Сам, как этот кнехт, невысокий. Приказал всем повысовывать языки. Посмотрит на язык, оттянет веко и — как по энциклопедии. У этого, говорит, запущенный насморк, на берег не пускать. У этого — язва... Не, раньше народ толковей был, серьезней. Раньше лучше было...
— Сахар слаже, — подхватил я, — вода мокрее, а пожары — не потушишь!
— Можно подниматься, — махнула рукой врач.
Мы гуськом поднялись по трапу. Пограничники, как обычно, впереди, остальные за ними. Пограничники сразу перекрыли вход и хоть только что стояли рядом, стали проверять у нас пропуска.
Я стоял за Никитиным. Сверху было видно, как дядя Миша собирает тонкий линь. Баламутный старик. Почти всегда встречает «Амур». А нет ли случайных золотых монет в этой легости? Занятная мысль, занятная...
По переходам вошли в музсалон. Здесь уже ждали сопровождающие — в основном молодые женщины. Мы разместились в одном углу за столиками, пограничники в другом. Минут пятнадцать занимались документами, потом стали расходиться по судну.
— А ты, Юра, — сказал Никитин, — проверь киоски, бары и судовую кассу. Ну и накладные посмотри, нет ли чего лишнего.
— Да в этих киосках и барах всего столько, что месяца не хватит на инвентаризацию.
— Не ной. Вон твой сопровождающий, — кивнул Никитин на скромно стоявшего в сторонке Морозова. — Кажется, знакомый?
Шепотом добавил:
— Никаких «Боржоми», сигарет...
— Напьюсь из крана, не курю с детства, — так же шепотом ответил я.
Мы с Морозовым вышли в коридор, и там он, приветливо улыбнувшись, протянул руку.
— Здравствуй, дружочек! Как дела? Что новенького на границе?
— Броня крепка, — ответил я дежурной шуткой.
Мы обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами и принялись за дело.
...В баре я проверил кассу Морозова — пересчитал доллары, франки, марки, долго считал товары.
— Слушай, тезка, — взял меня Морозов под локоток, — у меня к тебе дельце.
— Какое? — насторожился я.
— Наташка идет в отпуск. Побудет на берегу. Так вот... У нас с ней серьезно. Я догадываюсь, у вас была... была... Гм... Ну, привязанность. Я ей тоже не мальчиком достался.
Я поморщился.
— К ней, понимаешь, многие вяжутся, даже свадьбу обещают. Женщина она красивая. Ты к ней заходи, если уж сильно хочется, но... В общем, ты меня понял?
— Не волнуйся, — успокоил я Морозова. — Я тебе не соперник. Плавай спокойно.
Морозов расцвел и крепко пожал мне руку.
Наконец я сообразил, откуда у Морозова такое расположение ко мне — опасался за Наташу. Потому и краски всучил.
Будь здоров!
После досмотра я вернулся в музсалон.
Морозов поставил на стол новенький «Панасоник», вынул батареи, вложил вместо них новые. Внешне они ничем не отличались от извлеченных. Затем подсоединил небольшую, мощную гонконговскую батарею к пайке питания. Нажал на клавишу воспроизведения. Магнитофон включился, полилась музыка.
Морозов собрал вещи, взял «Панасоник», пошел к Наташе.
— О! — удивилась она. — Новое музыкальное ведро? Зачем?
— Это, Натуля, тебе. Ты жаловалась на невнимание. Так сказать, предсвадебный подарок в качестве подхалимажа. Целуй скорее!