Граница за Берлином
Шрифт:
Мальчики вскочили на мотоцикл. Ганс пустил его под уклон, завел на ходу, и они умчались.
Не тая правды, надо сказать, что как только они скрылись за поворотом, меня начали одолевать дурные мысли. То казалось, что они упадут и разобьются (Ганс любит щегольнуть своим лихачеством), то думалось, что попадут под машину. И вероятнее всего, Макс просто мог сбежать. А еще хуже, если при этом пострадает Ганс. Как тогда предстать перед его отцом? Умело действуя, Макс мог избавиться от Ганса и угнать на его мотоцикле. Ганс, правда, был покрепче, но Макс — опытнее.
Словом,
Солдаты после ужина разбрелись кто куда. Одни читали газеты в ленинской комнате, другие вышли с шахматами в сад, третьи, собравшись группой, беседовали.
Как только доносился звук мотоциклетного мотора со стороны деревни, я уходил в сад и с замиранием сердца ждал: сюда или не сюда? Солнце уже скрылось за могилой Таранчика. Я решил ждать еще двадцать минут, и если мальчики не вернутся — ехать на розыски.
Через двадцать минут мальчики не приехали. Я пошел в конюшню, но, отвязывая повод, снова услышал гул мотоцикла. Он быстро приближался и скоро умолк около арки. Привязав коня, я вышел из конюшни, как ни в чем не бывало.
— Ну, как прокатились, ребята?
— Хорошо, — ответил Ганс. — Вы нас извините, господин лейтенант, мы у нас долго пробыли…
— Ладно, все рассказы — потом, а сейчас пошли ужинать. Идемте!
— Нет, господин лейтенант, спасибо: папа велел скорее возвращаться.
— Тогда не смею задерживать. Возвращайся.
Ганс развернул мотоцикл и уже на ходу крикнул:
— До свидания! Завтра постараюсь приехать снова!
Мы с Максом пошли в столовую и разместились за тем же столиком, за которым обедали в первый раз. После стольких напрасных тревог и длительного ожидания, я старательно работал ложкой, а Макс ел вяло и неохотно.
— Почему вы меня ни о чем не спрашиваете? — вдруг спросил он, в упор глядя на меня своими черными глазами.
— О чем же тебя спрашивать, если ты не хочешь говорить? — сказал я, стараясь быть спокойным. — Мы бы и имени твоего не знали, если бы не старик Редер.
— Имени моего вы и сейчас не знаете, — продолжал мальчик. — Мое настоящее имя не Макс, а Эрих, но не в том дело… Я совершил преступление против вас.
Эрих говорил короткими фразами, словно ожидал возражения на каждое слово.
— Чепуха, — сказал я. — Если говорить о преступлении, то большее преступление ты совершил не перед нами, а перед Гансом, перед Германией, перед самим собой, потому что твое дело — учиться в школе, хорошенько узнать, где живет правда, а уж тогда начинать борьбу. Знать, за что ты борешься… Ведь эти сведения не ты собирал, тебе их дали только унести?
Этот вопрос совершенно обескуражил мальчика. Я уже не сожалел больше о том, что отпустил его на прогулку с Гансом. На своем детском языке мальчики быстрее сумели договориться.
— Так вам и это известно?
— Да. Мне бы только хотелось узнать, где ты научился разговаривать языком взрослого?
И
Он кормил Эриха и готовил его к шпионской деятельности. Ему дали неплохой костюмчик, и Эрих носил его более полугода. Но когда послали на задание, то снова облачили в старые лохмотья, руководствуясь тем, что русские имеют пристрастие к оборванцам и оказывают им предпочтение перед прочими. До тех пор, пока Эрих сам не увидел русских, он представлял их по описанию своего шефа чуть ли не звероподобными и очень жестокими.
На задании Эрих был впервые. Попавшись на линии, он ожидал допросов и страшных пыток, но, не встретив ничего подобного, взял под сомнение уроки своего шефа, и все эти дни мучился в догадках, не веря в искренность и моих действий. Когда же Ганс рассказал ему о жизни в Восточной Германии, о русских, о гибели Таранчика, показал ему подаренную звезду и выяснилось, что Эрих спит как раз на койке Таранчика, то понял, что был обманут шефом.
— На маслозавод я поступил только за тем, чтобы дождаться вот этого материала, который теперь у вас, и передать аппарат. Но бумаги я взял в условленном месте, а передать аппарат оказалось некому, — закончил Эрих.
Похоже было на то, что он выполнял проверочное задание, и явки были скрыты от него. Правда, наличие аппарата не совсем увязывалось с этим предположением.
Разошлись после беседы далеко за полночь.
Я уже собирался лечь спать, когда затрещал телефон, и из штаба полка передали: «Приготовиться к передаче!» И опять нас ожидали новые места, новые люди, новые обстоятельства.
Готовиться к передаче линии! Не так уж много для этого нужно подготовки. Труднее принимать ее и осваиваться на новом месте.
К полудню приехал Ганс. Он сказал, что его отец согласился временно принять в семью Эриха, если мы его отпустим. Это было как нельзя кстати. Выслушав предложение Ганса, Эрих заметил:
— Еще не знаю, что делать. Ведь за измену меня обещали убить. Наживут еще Шнайдеры со мной горя…
Оставив ребят наедине, я ушел в свою комнату и написал длинное письмо в полицейское управление. В письме излагалось все, что мне было известно об Эрихе, и просьба устроить его дальнейшую жизнь. Когда я вернулся к мальчикам, они все так же сидели, разговаривая, как взрослые.
— Так что же, Эрих, — спросил я, — ты очень боишься смерти, которую тебе обещали на той стороне?
— Нет, — просто ответил он. — Туда я больше не вернусь, надо как-нибудь здесь устраиваться…
— А не съездить ли тебе в полицейское управление и там рассказать обо всем, что с тобой было?
— Поехали, Ганс? — оживился Эрих.
— Нет, подождите. Не к чему торопиться. Сначала давайте пообедаем вместе. А то вот мы с Гансом давненько дружим, но от наших угощений он всегда увертывается. Пошли!