Граница. Таежный роман. Карты
Шрифт:
Капитан Голощекин как раз собирался помыться, побриться и все такое прочее. В общем, навести чистоту и лоск.
Беготня по болотам утомляла его не столько физически, сколько морально. В мечтах о предстоящей жизни Никита Голощекин давно уже сменил хромовые сапоги на дорогие кожаные туфли, зеленую форму — на щегольской костюм, фуражку…
Вот с головным убором он никак не мог определиться. Большинство богатых мужчин, если судить по передаче «Камера смотрит в мир» и обрывочным сюжетам из новостей, ходят вообще без шляп. Кое-кто натягивает шапочку для игры в гольф или в поло, некоторые ортодоксы из Старого Света продолжают таскать на макушках цилиндры, но в основном богатые головы остаются дерзостно непокрытыми, словно опасаясь затеряться в общей массе. Жаль. Голощекину нравилось носить головной убор. Фуражку. Ее можно надевать так и этак, задавая собственное настроение и давая понять собеседнику, на что ему стоит рассчитывать. Фуражку можно легким движением откинуть на затылок, и тогда, в сочетании с открытой улыбкой, от души поиздеваться над человеком, подтрунивая над ним и загоняя в угол каждым новым вопросом. А можно резким движением напялить ее поглубже, потянув за козырек, надвинуть на самые брови, недвусмысленно намекая, что ты не в настроении. При случае же можно просто приподнять ее в знак приветствия и особого расположения. Жаль. Определенно жаль, что фуражки больше не в моде.
В мечтах своих капитан давно уже носил все белое и чистое, благоухал розами и раз в месяц делал маникюр в роскошном салоне. А тут приходилось лазить по болотам, ползать на брюхе по полям, глотать пыль и жрать всякую утвержденную санврачом баланду, от которой в желудке потом играли трубы, а изо рта несло закисшими помидорами.
Голощекин жил, как примерный буддист, смиренно принимающий все тяготы и испытания в ожидании новой реинкарнации, после которой судьба будет более благосклонна к нему.
Пока же примерный офицер, лучший командир округа каждый раз, вернувшись с полевого выхода, из наряда или просто с марш-броска, спешил отмыться от бренной жизни, дабы не пристали к телу грязь и пот, неприличные состоятельному джентльмену со счетом в солидном банке.
Капитан просто приходил в казарму, посылал дневального за водой и вволю плескался тут же, пока его взвод просвещали в области теории тактики боя. Дневальный бдил снаружи.
Тем утром, когда Галина уходила от шулеров с неслыханным по тем временам выигрышем, он как раз собирался прополоскаться после ночного бдения в патруле. Вода уже была принесена и нагрета, банные и бритвенные принадлежности — болгарское мыло, немецкий (из братской ГДР) бритвенный станок и кисточка, польский крем, московский одеколон — лежали рядом на табуретке. Никита уже предвкушал блаженство перехода в чистое состояние, уже вдыхал ароматы и готовился принять свежий воздух каждой порой кожи.
Таинство омовения вот-вот должно было начаться, когда дверь казармы распахнулась.
Голощекин гневно сдвинул брови, но увидел Галину. Какую-то растрепанную, взъерошенную, в порванном платье (платье, кстати, очень знакомом), но ту самую Галину, которая давеча огрела его полной грибов сковородой.
— А… — Голощекин даже растерялся, что случалось с ним крайне редко. — О! Галчонок! Радость так радость! Сама прилетела, пташка вольная, поняла наконец, кто твой спаситель. Проходи. Я тебя даже искупать могу. Купель готова…
Голощекин стоял по пояс голый, в начищенных, как всегда, сапогах, наглаженных до стоячего состояния безукоризненно сидящих галифе. Он считал, что смотрится очень эффектно: обнаженный мускулистый торс и минимум подчеркнуто ухоженной одежды — сочетание дикой мужественности и элегантности.
Никита двинулся к гостье, разводя руки в стороны, чтобы обхватить ее, но она внезапно вскинула руку. Какой-то предмет взлетел в воздух над головой Голощекина. Бог знает почему, ему пришла в голову мысль о гранате, и он бросился на пол, в сторону, закрываясь руками. Упал и замер, затаив дыхание.
Но вместо грохота взрыва послышался странный шелест. Вроде бы знакомый, но вспомнить его происхождение сразу не получилось.
Никита открыл глаза и поднял голову. На него падали деньги. Много-много денег. Настоящий золотой дождь. Советские денежные знаки разного достоинства порхали и кружились, покрывая все вокруг: пол, кровати, стол и нелепо распростертое на полу тело капитана Голощекина.
— Двадцать тысяч, — сказала Галина от двери.
Голощекин повернулся к ней, но она не удостоила его взглядом и вышла, не произнеся больше ни слова, не дожидаясь ответа, даже не полюбовавшись феерической картиной: казарма по-гранчасти, усыпанная червонцами, четвертными, полусотенными и сотнями.
Телевизор показывал какую-то муть. Алексей спал, развалившись на неразобранном диване. Голова его запрокинулась, и завклубом звонко похрапывал, втягивая воздух. Горло, видевшееся в расстегнутом вороте гимнастерки, отекло и посинело.
В коридоре Галина скинула с ног изуродованные туфли. Разбуженный стуком, Жгут вздрогнул и очнулся.
— Галчонок! — улыбнулся он, продирая глаза. — Ты здесь!
Галя прошла в кухню, налила из чайника воды, выпила залпом, жадными глотками.
— А где ты была? — Алексей поднялся, взглянул на часы, осмотрелся. — Я ж извелся весь! — сообщил он с укором. — Ты хоть бы записку оставила! Что с тобой, тебе плохо?
Она и впрямь выглядела неважно, а чувствовала себя еще хуже. Сев напротив супруга за стол, Галина посмотрела ему в глаза:
— Леша, ты больше ничего не должен Голощекину.
Он моргнул, как бы стряхивая с ресниц остатки сна, и снова посмотрел на жену, ожидая, что услышанное окажется наваждением.
— Не может быть.
— Ничего, — устало повторила Галина, поднимаясь.
— Это правда? — Алексей тоже встал, счастливо и глупо улыбаясь. Потом взгляд его упал на разорванный подол платья. В мозгу старлея щелкнуло, замкнуло, и он переспросил уже с гневом и отвращением: — Это правда?! У меня, оказывается, такая дорогая жена?
Галина отшатнулась, словно от удара, и вскинула, защищаясь, руку. Она только что рисковала жизнью, ради того чтобы спасти это ничтожество, ради того чтобы вытащить его из петли. И он встречает ее таким обвинением?! Да даже если бы она спасала его тупую башку так, как он думает, то и тогда у него не осталось бы права так говорить с ней. Он должен был бы встать на колени и кланяться ей, добросовестно разбивая лоб об пол у ее ног…
Лицо Жгута перекосило от ярости, он двинулся на Галину бледный, сжав кулаки.
— Ты что, была у Голощекина и там с ним?..
— Леша! — вскрикнула Галина, закрывая лицо руками.
— Что Леша?! — взревел Жгут и в сердцах саданул по дверце шкафа.
Дверца эта много лет уже не закрывалась без ключа и, даже запертая, открывалась с тихим скрипом, стоило кому-то пройти рядом со шкафом. Ни смазывания, ни подтягивания не помогали, и створка всегда была приоткрыта на два-три пальца. Сейчас от удара она встала на место, как влитая, но никто из хозяев, так долго бившихся с ней, не обратил на этот отрадный факт внимания.