Граница
Шрифт:
— А такое, — сказал Самоха, — что многие подозревают, что с гибелью Хата что-то нечисто, но только мы двое, не считая Замыки, слышали, как принцесса посылала его за тем чертовым медом.
— И кто меня за язык тянул, — сокрушенно сказал Жуч.
— Не имеет значения, Хат был обречен, не это так другое. Он был нужен принцессе только чтоб добраться до Отиля, а здесь он бы ей только мешал.
— Самоха, знаешь, — сказал Жуч, приостанавливаясь и ослабляя саблю в ножнах, — что-то мне не по себе. Пойдем-ка скорей отсюда.
Они пошли быстрей, но как назло река все не появлялась, а спросить было не у кого, редкие
Побратимы посмотрели друг на друга.
— Да плевать, — сказал Жуч и вытащил саблю. С визгом и улюлюканьем граничары влетели под закопченные своды. Свет валявшегося, рядом с распростертым телом, факела позволял рассмотреть прижавшегося спиной к стене человека, ожесточенно отбивающегося тесаком от наседающих оборванцев, вооруженных, впрочем, вполне добротными саблями.
В Пойме с разбойниками не церемонились. Не тратя время на раздумье, граничары обрушились на опешивших от неожиданности оборванцев, через секунду двое из них валялось в грязи с раскроенными черепами, остальные убежали.
— Зря вы влезли, — сказал человек у стены.
— Литиций? — удивился Жуч. — Тесен мир.
— Слушай, хурренит, — быстро проговорил Самоха, — нам до тебя дела нет, покажи как выйти к реке, и попрощаемся.
Литиций покачал головой.
— Поздно, архонец. Говорят, ты услышал то, чего никто не должен был слышать, теперь вы оба умрете.
— А ты? — спросил Жуч.
— И я, — не стал спорить Литиций.
— Ладно, — сказал Самоха. — Пошли отсюда. Все втроем они вышли из подворотни и увидели, что улица перекрыта. С обеих сторон стояли солдаты с факелами.
— Это что, — недоверчиво спросил Жуч, — по нашу душу?
— Ну, и по мою тоже, — усмехнулся Литиций. — Принцесса Ольвия прощается с прошлым.
— Весело тебе? Самоха, я этому хуррениту не верю! — сказал Жуч и решительно направился к солдатам, но когда ему оставалось до них несколько шагов, навстречу выступил офицер в белоснежном бурнусе, небрежно накинутом на медный панцырь.
— Стоять, чужеземец.
— Дорогой друг, — сказал Жуч, — если ты думаешь, что мы халаши, то ошибаешься. Мы, извини, не знаю твоего звания, добрые граничары, из Архонской земли и состоим при конвое ее высочества, а может быть даже и величества, хурренитской принцессы Ольвии, которая в скором времени выйдет замуж за сына вашего правителя, имени, которого, извини еще раз, я не помню, очень оно длинное и красивое. А теперь, когда это маленькое недоразумение столь счастливо разрешилось, укажи нам дорогу в порт и обещаю тебе, я ничего не скажу нашей милой, но вспыльчивой принцессе, о том какие ослы числятся у нее в подданных.
Офицер невозмутимо выслушал эту речь, затем неторопливо поднес листок пергамента ближе к свету и заглянул в него.
— Тебя зовут Жуч? — полуутвердительно спросил он — А это, наверно, Самоха? Третий же — Литиций?
— Ну, да, да, — сказал Жуч. — Все правильно. Так куда нам? Направо? Налево? Вперед? Назад? Порт, река?
— Вам следовать
— Ясно, — сказал Жуч. — Тарелки, ложки, все серебряное, ну как тут устоять. С таким обвинением до суда не дожить. Очевидно предстоит попытка к бегству. Извини, что побеспокоил. — Жуч повернулся и пошел обратно, ожидая, что его окликнут, но его не окликнули.
— Хурренит прав. Это по нашу душу. Говорят, мы украли серебро у принцессы и просят сдать оружие.
— Лихо. Однако почему они медлят?
— Не знаю, — развел Жуч руками. — Но нам торопиться тоже некуда. Зайдем, перекусим. А там видно будет, — и он открыл дверь таверны.
В большой зале с низкими потолками, освещенном чадными горелками, стояли деревянные столы, многие из которых пустовали. За другими по трое-четверо сидели горожане, женщин среди них не было. В углу расположилась компания каких-то вояк, судя по нашивкам на рукавах заплатанных курток, шпорам и кривым саблям, младших кавалерийских командиров.
Выбрав стоящий у стены стол, Самоха мигнул Жучу на дверь, ведущую на кухню, откуда то и дело выбегали слуги с подносами. Литиций щелкнул пальцами, подзывая хозяина, и заказал ему кувшин белого и жаренных куропаток.
Разлив вино по стаканам, Самоха рассказал о беседе между Замыкой и принцессой, подслушанной им на капитанском мостике.
— Вот, значит, как, — сказал Литиций. — Я примерно такое и думал. Ну, теперь ясно, живыми нас отсюда не выпустят.
И словно в подтверждение его слов в таверну зашло человек десять солдат во главе с уже знакомым Жучу офицером. Но они опять не торопились начинать боевые действия, заняв столы прямо у входа, заказали вина и начали о чем-то беседовать, не забывая, впрочем, поглядывать в сторону граничар. Вооружены они были алебардами и короткими мечами, у каждого за спиной висел небольшой трехугольный щит. Доспехов, если не считать колетов из толстой бычьей шкуры и круглых медных касок, на них не было.
— Доедим птичку, и уходим через заднюю дверь, — сказал Жуч.
Но тут мужчина за соседним столиком, сидевший до этого, уронив лицо в ладони, поднял голову и сказал:
— Я слышал ваш разговор, чужеземцы. Об этой истории говорят в городе, но правда о ней должна умереть вместе с вами.
— Тебе-то что за печаль? — спросил Самоха.
— Это красивая история, — задумчиво сказал человек, и зевнул, открыв беззубый рот. Вообще вид его говорил о крайней бедности, в которой он пребывал, достаточно было взглянуть на лохмотья, заменяющие ему рубаху, сквозь которые просвечивало тощее тело. А взглянув на его лицо, можно было безошибочно определить причину этой нищеты. Да и сейчас человек был изрядно пьян, но речь его лилась гладко.
— Ну, не очень-то она красивая, эта история, — возразил Жуч.
— Да тебе-то откуда знать? — искренне удивился незнакомец.
— А тебе?
— Я, чужеземец, сказитель, если тебе знакомо такое слово. Спроси любого в этом городе, кто такой Захариус Ботало, и тебе ответят, что мои песни поют от Мсты до самого моря.
— В первый раз слышу, — сказал Жуч. — Но, ладно, чего ты хочешь?
— Во-первых, вина.
— Это не трудно. Что еще?
— Когда слышишь красивую историю, то песня рождается сама собой, как дите зачатое в любви…