Граница
Шрифт:
Надежда опять вздохнула и просветлевший было взгляд ее погас.
— Ни к чему...
Махрова знала, что Надежда плохо живет с мужем. На людях обходительный, а дома деспот: и то ему было не так, и это. А главное, вот уже второй год не хотел регистрировать брак.
Друзья по работе пробовали вмешаться:
— Что-то, Игнатюк, с женой у тебя неладно получается.
Он разводил руками:
— Не знаю, не знаю... Устала, наверно... Бросай, говорю, работать. Отдохни. Не хочет... Ну, разберемся. — И брал жену под руку. — Идем, Надежда.
В другой раз он отвечал:
— Чужая семья — потемки!
А иногда при людях обращался к жене:
— Ты, по-моему, не можешь на меня пожаловаться...
Махровы жили по соседству, и часто заплаканная Надя приходила к Зине отвести душу. Она ничего не рассказывала. Только вздыхала.
— Опять кричал? — спрашивала Зина.
Надя молчала.
— Я слышала, кричал! — настаивала Махрова.
Надежда прятала глаза, покрасневшие от слез.
— И что он за человек? — удивлялась соседка. — Со всеми вежливый, а с тобой...
Та отвечала с дрожью в голосе.
— Не любит он меня.
— Так уйди!
Надежда с трудом выдавливала:
— Не могу!..
Она любила.
...Колонна вернулась из рейса во второй половине дня.
Бензовоз Игнатюка затормозил у диспетчерской. Надежда вышла навстречу в новом демисезонном пальто. Махрова всё-таки заставила ее переодеться.
Игнатюк приветливо помахал Надежде. Со стороны казалось, что он радуется встрече.
«Что за человек?» — снова подумала Махрова, прижимаясь к окошку диспетчерской.
Она всегда одевалась нарядно, когда встречала мужа. Вместе они пошли домой.
Возле городской библиотеки повстречались с шофером Петром Калачкиным. Он был уже изрядно навеселе.
— Куда, паря? — усмехнулся Махров.
Калачкин бочком обошел его.
— В биб-ли-о-теку! — он пьяно улыбнулся.
— Куда, куда? — не поверил Махров.
— В биб-ли-отеку, — повторил Калачкин и, действительно, пошел в библиотеку.
Махров нахмурился. Жена взяла его под руку.
— Не набедокурил бы, — ответил он на ее немой вопрос. — Что-то раньше я не замечал у него страсти к книгам.
— Пусть читает, — сказала она.
— Да пусть...
Махров любил возвращаться домой из рейса. Пока умывался, жена подала обед. Сегодня можно было и выпить. Он очень устал, продрог.
После обеда взял газету и прилег на диван.
Проснулся — в комнате темно. Из кухни доносились приглушенные голоса.
Махров прислушался.
— Куда же он пошел? — это спрашивала жена.
— Не знаю.
— Но ты с ним говорила?
— Он сказал: по делам.
— Эх, Надя, Надя!.. — И после паузы: — Опять плачешь?
Махров встал.
Женщины услышали скрип половиц в комнате и умолкли.
— Я пойду! — сказала Надежда, скрываясь за дверью.
— Кто там, Зина? — спросил Махров.
— Надя была...
— Опять ссорятся?
Жена не ответила.
— Сходим в кино? — предложил Махров.
Зина вошла в комнату, включила свет. Махров зажмурился. Лицо было помято со сна.
— А ты не устал? — спросила она.
— Сходим, сходим! — повторил он. — Одевайся, как раз успеем на последний сеанс.
Домой они возвращались поздно. Шли быстро и вскоре приблизились к одинокой парочке. Махров замедлил шаги, переглянулся с женой. Впереди шли шофера Игнатюк и Калачкин. Петр еле волочил ноги. Игнатюк поддерживал его.
Махров свел брови:
— Не нравится мне их дружба.
— А я и не знала, что они дружат, — сказала Зина. — Догоним?
Он придержал ее за руку:
— Пусть идут
Глава восьмая
НА ТОЙ СТОРОНЕ
Если провести прямую линию от перевала Кыз-Байтал на юго-восток, то она пересечет границу, вонзится в окоченевшее тело закрытой тучами вершины, повиснет над бездной, снова встретит на своем пути горы, и, наконец, приведет в небольшое селеньице и застрянет там среди вросших в землю кибиток.
Тугай пришел домой поздно. Злой. Сел у сандала [2] .
На душе скверно. Черт знает, как скверно!.. Перепил?.. Может быть. Не допил?.. Тоже может быть... Всё может быть!!!
2
Сандал — низкий столик над жаровней с углями, находящейся в углублении пола.
На дворе — погань: ветер, мокрый снег. Тугай провел рукой по спине. Мокрая. Скинул халат.
Да, ветер так и гонит вниз. Гонит. А куда вниз? Куда спешить?..
Мать в засаленном платье что-то прошамкала беззубым ртом. Он не сразу сообразил, о чем она говорит. Мысли заняты другим.
Старуха просила деньги.
Тугай посмотрел на нее: точно впервые увидел морщинистое лицо, сухие, загрубевшие руки. А ведь говорят, когда-то была красавицей...
Мать тоже взглянула на него: как он изменился. Нос вытянулся, на щеках резко обозначились скулы. Да и не только внешне изменился он с тех пор, как стал вести непонятный ей образ жизни. Но старуха не спрашивала его об этом — ей нужны были деньги.