Гранит
Шрифт:
— Вы о какой победе? — холодно спросил Григоренко.
— Известно о какой. Мы же заработали переходящее Красное знамя Совета Министров СССР и первую денежную премию. Только что мне звонил Соловушкин. Разве он вам ничего не говорил?
— Нет.
— Собственно, ничего странного... Все нормально. Он сообщил, что я назначен директором комбината, на Дальний Восток. Ну, попутно сказал и о знамени.
— Это хорошо, что отсюда... назначили. Мы с вами все равно не сработались бы. Стиль вам менять надо... —
Комашко засмеялся:
— Интересно. То же самое я хотел посоветовать и вам. Слишком много шума. Миллион!.. Миллион!.. А на следующий год какой вам план дадут, знаете?
— Знаю.
— Два эшелона в сутки! Вы заведете комбинат в такой тупик, из которого не выбраться. За три года все отходы перемоете, и что потом? А к тому времени вам запланируют два миллиона с гаком. У вас только гак останется. Вот перспективы вашего стиля руководства.
— Интересно вы мыслите. Как истинный экономист!
— Все экономисты существуют знаете для чего? Наши, то есть те, кто внизу, должны доказывать тем, которые вверху, что они дают план завышенный. А те должны доказывать нам, что, наоборот, у нас план заниженный. Так было, так есть и так всегда будет.
— Ну, а если бы все директора так мыслили и скрывали бы резервы? Куда бы наша экономика двигалась?
— Вы о себе думайте. Надо уметь работать, сообразуясь с обстановкой.
— Что еще скажете?
— Это мой вам добрый совет.
— Выкладывайте тогда всё.
— Я говорю с вами от души...
— Нет, не от души. Если бы так, то рассказали бы, почему анонимки на меня строчили.
— Да за кого вы меня принимаете? Сроду анонимок не писал.
— Писали!
— Ложь!
— Вы писали рукой своей матери.
Комашко опустил голову и глухо сказал:
— Неправда!
Сергей Сергеевич вынул из стола письмо, написанное Юлией Варфоломеевной Зое, потом — анонимку, которую ему дал Громов.
— Как же вы, такой изворотливый и предусмотрительный, не учли, что существует на свете экспертиза?
Комашко мгновенно побелел. Лысина покрылась капельками пота. Куда только и девался весь его апломб.
— Сын за действия матери не отвечает. Предъявляйте свои претензии ей.
— Ладно. Передам материалы следственным органам. Пусть привлекут ее к ответственности за клевету. Вас это устраивает?
Комашко еще больше сник.
— Сергей Сергеевич!.. Вы же добрый человек. Прошу вас — не делайте этого. Простите старую женщину. — В голосе Комашко послышались жалобные нотки. — Этими днями я уеду. Совсем. И мать заберу...
Григоренко перебил его:
— Ну ладно. Хватит об этом. Не то на самом деле расплачетесь.
Комашко тотчас приободрился.
— Правда? Благодарю. От всего сердца благодарю.— И сразу переменил тон: — Впрочем, мы с вами квиты! Вы мне тоже немало неприятностей доставили. Кем я был у вас? Главным инженером? Как бы не так! Козлом отпущения, вот кем!.. Вы со мной не считались! Вы разбили мою семейную жизнь! Где моя жена? К бывшему уголовнику ушла, к вашему выдвиженцу...
— Я-то здесь при чем? — удивился Григоренко.
Но Комашко совсем разошелся. Голос его звучал уже на весь кабинет:
— Да вы со мной ни разу откровенно не поговорили. А я ведь ваш заместитель!.. Заместитель?.. Числился только... Вы у меня из-под самого носа даже любовницу увели...
— Что?! — вспыхнул Григоренко и поднялся во весь рост. — Что ты сказал? Любовницу?.. Ты об Оксане Васильевне говоришь? — он не заметил, как впервые за все время их знакомства перешел на «ты».
Комашко отступил на шаг.
— Кого же еще? Конечно, ее, — голос его дрогнул,— Оксану Васильевну...
— Она была твоей любовницей? Ну, говори! Только честно. Как мужчина!.. — И совсем тихо добавил: — Прошу вас, Арнольд Иванович! Скажите правду...
Комашко зло взглянул на Григоренко, который стоял за столом со сжатыми кулаками, потом с деланным вниманием стал рассматривать массивный золотой перстень на безымянном пальце своей левой руки. Наконец произнес:
— Видите ли... Пока между нами ничего не было... Но, думаю, все могло бы получиться. Если бы не ваше появление здесь...
— Это — честно?
Комашко поднял глаза:
— Ну, знаете, Сергей Сергеевич, не такой я все же подлец, как вы позволяете себе обо мне думать!.. Говорю так, как есть.
Григоренко опустился в кресло.
— Спасибо за откровенность. Я вас больше не задерживаю... Дела можете передать Драчу.
— Драчу? — удивился Комашко, но тут же пожал плечами, какое, мол, мне теперь до этого дело. — До свидания!
Он протянул руку, но она повисла в воздухе.
Елизавета Максимовна была приятно поражена, когда, приехав из больницы, вошла в квартиру, — все здесь было чисто, прибрано. Она думала, что работы не на один день хватит, пока наведет порядок после долгого отсутствия. Но оказывается, ошиблась. «Кто же здесь хозяйничал? — раздумывала она. — Неужели это та раскосенькая девчушка...»
— Пап, а теперь Люба будет приходить к нам? — спросила за ужином Иринка. В голосе ее чувствовались огорчение и тревога.
— Не Люба, а тетя Люба... А вот будет ли она приходить к нам или нет, об этом надо у нее самой спросить,— посоветовал Сергей Сергеевич и посмотрел на мать. Но та лишь легонько улыбнулась.