Гранитный линкор
Шрифт:
— Хенде хох! — взвыл от боли тот и так тряхнул головой, что зубы у Колобка разжались и он, высоко взлетев, шлепнулся на камни.
«Готов Колобок!» — мелькнуло в голове сержанта; он, оправившись, снова приготовился к прыжку.
У егеря в руке появилась финка. Выхватил нож и сержант. Один из них должен сейчас погибнуть.
Колобок продолжал лежать без движения. Силы были неравны. Враг намного сильнее сержанта, поэтому тот, выжидая удобный момент для нападения, отступал. Враг неумолимо наступал. Вот он изогнулся и, сверкнув ножом, бросился на сержанта. И тут произошло неожиданное: Колобок вдруг ожил, вскочил, бросился в ноги егерю. Тот не удержался, упал. Сержанту только этого и надо было. Он насел на фашиста.
— Добрый «язык» будет! — ликовали разведчики, но вдруг что-то жесткое опустилось на голову сержанта, В глазах потемнело: он потерял: сознание.
А когда сержант пришел в себя, то почувствовал боль во всем теле. Руки были скручены за спиной. Во рту торчала пропахшая потом и порохом перчатка. Он приподнял голову. Рядом скрученные, как и он, лежали разведчики. «Попались, растяпы!» — попытался высвободить свои руки сержант, но они были стянуты крепко.
Егерей было уже не трое, а пятеро. Они осматривали и обшаривали разведчиков.
— Странно,— нагнувшись над Колобком, негромко, на чистом русском языке сказал верзила:— Автоматы наши, каски тоже...
— Сдается, своих скрутили! — радостно вырвалось у богатыря.— А ну, говори, кто ты? — выдернув изо рта Колобка тряпку, спросил он.— Откуда?
— Ух, язви тебя, гитлеровская морда! — плюнул в лицо богатырю Колобок.— Русский язык поганишь! — и, запустив в него отборным русским словцом, с такой ненавистью двинул богатыря своими ножками коротышками в грудь, что тот чуть не упал.
— Ды наши это, наши! — запрыгал от радости около Колобка верзила.— Я в полку с ним вместе служил! Колобком его матросы дразнили! — бросив автомат, верзила развязал Колобку руки.— И этих троих знаю! Всех развязать!
Освободившиеся от веревок разведчики радостно окружили североморцев.
— Не серчай на мой нрав, товарищ Ерохин! — виновато вертелся около Леонида Колобок.— Знаешь, всякое бывает!
— Мал, а занозист! Мой характер имеешь! Молодец! — Леонид стиснул руки Колобку.
Ерохин коротко рассказал разведчикам о положении на вершине Гранитного.
— Рация нам нужна! — сказал он.— Доложите об этом генералу,— голос его чуть дрогнул.— Трудновато нам, наступление бы скорее.
Со стороны Гранитного ветер донес частые глухие разрывы. Там шел бой.
— Это у нас! Скорее туда! — заторопился Ерохин.— Передайте, угловцы вершину никому не-отдадут! — пожал он руки разведчикам.— А еще передайте, что дивизия «Пантера» здесь!
Разведчики проводили угловцев до тайного хода сообщения.
...То, чего больше всего боялся Ерохин, случилось: снежные окопы, около которых находился замаскированный выход из вырытого в снегу хода сообщения к вершине Гранитного, были заняты противником. Путь к своим был закрыт. Первая группа из пяти человек тоже не успела выйти.
Продовольствие матросы добыли, а вот доставить его в отряд пока не могли.
— Какое решение командир принимать будет? — послышался в темноте голос Амаса.
— Айда обратно! — горячо дохнул Ерохин.— Где-нибудь найдем лазейку, а не то с боем прорвемся к своим! Нас тут восемь человек— армия!
Матросы на четвереньках дружно устремились за Ерохиным по низкому ходу сообщения, но и обратный ход был закрыт: у каменистого островка тоже находились егеря.
Пришлось снова вернуться к снежным траншеям.
— Вперед пойдешь — пуля в лоб. Назад пойдешь — голова в гроб! — сказал кто-то из сзади идущих.— Ловушка!
У замаскированного входа занятых врагом траншей матросы стали готовиться к бою. Они сняли мешки с продовольствием, зарядили автоматы.
В прорезанные в снежном щите смотровые дырки вплывал рассвет. В десяти метрах виднелись засевшие в окопах враги. —
Углов вынужден был отдать приказ об отходе на среднее кольцо обороны. Однако он не мог смириться с потерей снежных траншей. От них теперь зависело многое: там начинался путь к продовольствию противника. Оттуда голодные матросы ждали возвращения группы Ерохина.
«Если не отберем обратно снежные окопы — голодная смерть!» — говорили они.
Попытки лейтенанта Юрушкина малыми силами контратаковать противника в снежных траншеях не имели успеха. Враг оказался во много раз сильнее: моряки были отброшены.
Совсем трудно стало североморцам. Враг наседал со всех сторон. Все меньше и меньше оставалось в отряде матросов. Выход был один: отойти на последнее кольцо обороны, там можно будет малым количеством людей дольше удерживать вершину.
Матросам хочется есть и спать... Холодно, ох, как холодно! Ерохин с продовольствием еще не вернулся, да и как он вернется? Снежные траншеи в руках врага. Углов видел, что, кусая распухшие от ветра и голода губы, матросы с надеждой смотрели в сторону оставленных окопов.
К капитану подошел Юрушкин. Правая щека лейтенанта была забинтована.
— Т-товарищ капитан, разрешите взять с с-собой три десятка м-м-матросов?
— Против роты егерей?
— Так точно!
Командир отряда до боли стиснул руку лейтенанта.
— Разрешаю, выполняйте!
— Есть в-выполнять! — Юрушкин сделал несколько шагов вперед и вдруг повернул обратно.
«Что-то неладное!» — забеспокоился Углов.
— Я б-беспартийный,— простуженный голос лейтенанта дрожал.— К-комсомольцем не был, п-пионером тоже...
— Ну я что же? — капитан озабоченно подошел к лейтенанту.— Говорите...
— Р-родителей не п-п-помню, рассказывали — были р-рабочими, рано умерли,— сдержанно продолжал Юрушкин.— Рос и воспитывался в семье с-священника... Он не п-позволял мне общаться с т-товарищами, которые тоже избегали меня и часто называли «п-п-поповичем». Г-говорили, что из меня т-тоже будет поп. А я м-мечтал стать офицером. И м-мечта моя сбылась: меня п-приняли в пехотное училище. Учился я лучше всех: п-получал только п-пятерки. Преклонялся перед дисциплиной, любил с-строгость, воинский п-порядок, безукоризненный вид воина и бесп-п-пощадную требовательность. «Д-дисциплинарный устав армии — основа основ»,— так думал я. Как думал, т-так и делал. Начальство м-меня п-поощряло, хвалило. «Из вас, курсант Юрушкин,— часто говорили м-мне п-преподаватели,— выйдет образцовый офицер!» И я гордился этим. Но к-курсанты, как п-правило, не любили меня. Избегали моей дружбы. Я всюду чувствовал себя одиноким и тяжело п-переживал это... П-потом я хотел скорее п-попасть на фронт: думал там найти себя, не нашел. Одиночество п-преследовало меня... В начале войны я п-попал под бомбежку. Меня контузило. Хотели демобилизовать, но я не хотел. Послали на север. Здесь, на Угрюмом, матросы тоже не любили меня. А я за это не щадил их. Гауптвахта была моей мерой воспитания. П-пока не п-произошел случай с матросом Ерохиным. Т-тогда майор Карпов п-помог мне открыть глаза, а вы, т-товарищ капитан, помогли открыть душу м-матроса. Здесь, где из-за к-каждого камня выглядывает смерть, я наконец нашел себя. Мои п-подчиненные стали моими друзьями. Они теперь, не стесняясь, раскрывают передо мной свое сердце и, к-кажется, п-полюбили меня. И я п-п-полюбил их.— Юрушкин вынул из планшетки исписанный красивым почерком листок бумаги и протянул капитану: — Прошу, п-п-передайте майору К-карпову!