Гравилет «Цесаревич» (сборник)
Шрифт:
Нат тоже отхлебнул. Они завернули за угол, и тяжелое каменное ребро дома отсекло и отодвинуло звук – как бык какой-нибудь в троллейбусе сдвигает плечом сильно загородившую ему дорогу сухонькую, невесомую бабку, типа ветеранку-блокадницу. Прохожих почти не было – зато «мерсы», «лендроверы», «паджеро» и прочие бандовозы перли по Шпалерной сплошной чередой гладких бугров, как склеенные; разом останавливались, разом трогались сызнова. Будто на ленте подачи багажа в аэропорту – Лэй видел однажды. Только тут одна лента ехала в одну сторону, а параллельно другая – в другую. Но впереди, на противоположной полосе, начинались какие-то затрудненные вихляния – вдали громоздилась, перегородив чуть
И куда они все едут, блин? Середина дня, работать бы надо… Их, что ли, всех тоже из школы за родаками отправили?
– Это фраза такая, – наконец ответил Нат. – Про Ерушалаим. Там же в первом веке чумовая заваруха была, римляки всех растрясли налево-направо, получилось рассеяние. Я вообще-то пацан не кошерный… эрудицией не угнетен и до тонкостей тебе все это не перетру – но дед, помню, грузил, что если о чем-нибудь просишь Бога, эту фразу как бы надо в молитву вставлять. И уж обязательно – во время пасхальной трапезы, что ли… Он говорил так: на следующий год – в возрожденном Иерусалиме! Типа – вот надеемся, что уже в будущем году мы с вами вернемся в Иерусалим и отстроим его заново. – Отхлебнул. – И так по всему миру две тысячи лет.
– Охренеть, – с недоверчивым восхищением сказал Лэй.
Разговор пошел странный. Можно помолчать минуту, две, пять, переваривая, – а потом заговорить, будто паузы и не было вовсе. И можно спрашивать или рассказывать все что угодно.
– А чего твои не свалили до сих пор? – спросил Лэй.
– А фиг их знает. Я бы на их месте давно свалил.
– Гонишь… – недоверчиво сказал Лэй. Нат молчал. – Че, в натуре?
– Угу.
– Аттестат получишь – свалишь?
Нат чуть пожал плечами.
– Не знаю, – нехотя выговорил он.
– Тебя бы там сразу забрили, – сочувственно пробормотал Лэй.
– Когда за страну типа не стыдно – за нее воевать не влом.
– Это ты сейчас так говоришь. Здесь.
– Может быть, – помедлив, согласился Нат.
Они миновали моечную; вокруг нее, забивая стойкий чад выхлопов, оглушающе воняло химикалиями. Ровно ползущая вправо череда разноцветных вздутий (типа корыта опрокинутые строем маршировали куда-то, кошмар обкуренного), за нею – судорожно ползущая влево череда разноцветных вздутий; а над корытами, вплотную притертыми одно к другому, – высоченная огромная мойка. Извергающий пену широкий раструб ходил вдоль стены дома взад-вперед на высоте человеческого роста, чем-то неуловимо-напомнив Лэю ищущего Волгу Толяна. Мертвенно-голубые хлопья ядовитой пены колотили в стену и валились на тротуар, шмякались тяжелыми ошметками и брызгами, растекались жижей, давая начало пузырящейся реке, которая бежала поперек Шпалерной; на стене из-под пены еще проглядывала, выцветая на глазах, размашистая, метра на три, надпись краской: «Руские всех стран, соединяйтесь!» Водитель в моечной, возвышавшийся в своей остекленной башне над потоками брезгливо жмущихся от него сверкающих бандовозов, яростно высунулся в открытое окошко и принялся беззвучно в реве насосов и ниагарском плеске пены широко открывать и закрывать рот в сторону Лэя и Ната; потом, поняв, что его не слышно, энергично замахал им рукой: валите, мол, поскорей, нечего здесь читать!
Но те и так валили, и ускорять шаги по требованию какого-то полицейского урода не имели ни малейшей склонности.
– Как «русские» пишутся, типа с бутылки пива срисовывал, – прокомментировал энергично смываемую надпись Нат, когда рев остался позади и вновь стало можно разговаривать.
Лэй задумчиво прихлебнул.
– А «соединяйтесь» вроде через «е» надо, – без уверенности сказал он, проглотив. Нат тоже подумал.
– Вроде да, – согласился он. А потом добавил: – Но не поручусь.
– Крутые мы! – хохотнул Лэй. – Год учиться осталось, а моя твоя не понимай…
Нат прихлебнул.
– Между прочим, – сказал он, проглотив, – напиши я такое лет сто назад про евреев – мигом пришили бы сионизм и мировой заговор.
– А напиши я ее сейчас – пришьют руссофашизм, – парировал Лэй. – Привет из двадцать первого века, жидовская морда.
– А тебе из двадцатого, русская свинья, – ответил Нат.
Они захохотали, довольные и собой, и друг другом, на ходу хлопнулись ладонями, тукнулись полупустыми бутылками (там вкусно плеснулось) – и пошли дальше.
Шагов через сто Нат спросил вдруг:
– А ты правда не хочешь… типа к этим записаться?
– К каким?
– Ну, нацболы там… руссофаши… Наверное, если поискать, можно найти.
Лэй брезгливо сморщился. Потом честно попытался сформулировать свои ощущения.
– Как бы влом.
Не получилось. Он, помолчав, поднапрягся еще.
– Я всегда так понимал: если хочешь доказать, что ты типа лучше всех, – сделай чего-нибудь лучше всех. Как бы иначе никак.
И немедленно в душе у него что-то смутно припомнилось, вроде как скользко шевельнулось; будто давным-давно спрятавшийся в норку ужик дернул свешенным наружу мокрым хвостиком. Кажется, это все Лэй не сам придумал, а слышал когда-то от папашки, когда тот еще был папой. Или читал где-то? Ну, не важно.
– А когда говорят, что типа для справедливости надо вон тем в глаз навтыкать, все у них отобрать и нам отдать, – это, ясен пень, просто очередная банда на чужие бабки губу раскатала. А чего я в банде не видал?
Вторая пара бутылок опустела где-то неподалеку от цветочного манежа. Одно время Лэй с мамой любили туда ходить, особенно зимой: снаружи снег, мороз либо слякоть черная киснет в мокрой воздушной серости, а там – типа тропики; тяжело висит глянцевая мясистая зелень, и приторные нездешние запахи, густые и текучие, будто свежий мед, переливаются между невероятными цветищами… Потом маме стало не по карману.
Поставив обе бутылки на асфальт у стены, друзья переглянулись. Расслабон уже слегка наехал; головы малость размякли, и ноги малость обмякли – но не было ни малейшей возможности прервать нежданно-негаданно наехавший на них странный праздник; пир типа духа, торжество совместной свободы. Хотелось, чтобы полет длился вечно.
– До Литейного точек, по-моему, нету, – сказал Нат.
– Пошли на Литейный, – решительно ответил Лэй.
Чего ж не пойти? По прямой идти они были еще вполне в состоянии.
Однако ж один легкий поворот им все-таки пришлось сделать, когда Лэй приметил надпись «Аптека» и вовремя вспомнил, что, зажелав стать добропорядочным сыном, хотел купить маме воз валидолу.
– Стопори, – сказал он. – Заскочим. Или тут меня обожди…
В аптеке никого не было, одна только скучающая стройная дева в белом сидела по ту сторону стеклянной витрины, уставленной разноцветными, глянцевыми, вкусными даже на вид пузырьками и коробочками, и разглядывала порнуху в «СПИД-инфо». Над аптекаршей на стене шибали по мозгам два здоровенных плаката. Один: «Покупайте синекал, имудон, насратол, записдил и другие эффективные и дешевые препараты фирмы „Проктор энд Сфинктер“!» Другой: «Покупайте воду из источника Святой Великомученицы Анастасии! Уникальные целебные свойства святой воды подтверждены новейшей японской аппаратурой!»