Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
Прижала руку к сердцу. Оно так сильно билось в узенькой, несмело выгнутой груди.
Услышала: в прихожую вошел отец. Хлопнула дверь столовой, прошлепали в прихожую шаги матери. Родители тихо о чем-то заговорили, отец с каждым словом повышал голос. Видимо, что-то случилось, Иржина затаила дыхание, прислушиваясь.
В прихожей застучала бабушкина палка — старуха ковыляла в столовую ужинать, что-то ворча своим скрипучим голосом; ее появление прервало диалог отца и матери.
Когда Иржина вошла в
— А рыбу вашу я в рот не брала! — упрямо каркала она. — Тухлая она! Хотите отравить меня, смерти моей ждете?
И она застучала палкой по полу, как всегда угрожая своим отъездом.
Иржина не узнавала сегодня отца. Что с ним произошло? Он вышел из себя, глаза его злобно сверкали; ударил кулаком по столу так, что посуда зазвенела, схватил тарелку, швырнул на пол.
— Хотите меня до сумасшествия довести?! — взревел он, драматически хватаясь за сердце. — Уже и дома покоя нет! Все вы против меня сговорились! Я работаю, прямо кровью харкаю, а вы… Ну и ступайте к своей Каздовой, черт с вами! Подавитесь своими деньгами!
Безобразная сцена не прекращалась, подстегиваемая причитаниями матери. Бабушка, дрожа, встала, стукнула палкой об пол. По лицу ее катились старческие слезинки, что отнюдь не смягчило ее. Ни за что! И она без слова поплелась в свою нору, оставляя всех в неуверенности относительно своего замысла; но сегодня это было безразлично Мизине: в нем не утихали пережитое унижение, которое ему пришлось вытерпеть, разочарование и ярость, им нужен был выход.
Вот он, нашел! Прищуренными глазами посмотрел на дочь. Ее невозмутимость выводила его из себя, и Мизина, содрогаясь от ненависти, следил, как тихо и молча Иржина ест, словно все происходящее ее не касается, страшно далекая, строптиво-отчужденная, это он счел оскорблением себе, неслыханной дерзостью. И впервые за долгие месяцы сорвался. Отшвырнул нож.
— Ну что, доченька! — проговорил он злобно. — Молчишь! А что думаешь, осмелюсь спросить? Тебе все равно, да? И если б нас с матерью поубивали, ты тоже спокойно продолжала бы есть, а? Презираешь нас? Сдается, не по вкусу мы тебе!
Он подогревал себя собственными словами.
Иржина прямо посмотрела ему в глаза и молча продолжала есть. На какую-то долю секунды отец уловил ее смелый, холодно-спокойный взгляд. Вскочил, наставил на нее указательный палец:
— Ну, так проваливай и ты из моего дома! Бесстыдница! Вижу, что в твоей замороченной башке делается! Убирайся к своим, большевичка! Валяйся со своим беспортошным любовничком… Он уже ждет не дождется!
Иржина без единого слова положила прибор и встала, бледная как плат.
— Куда?! Что это значит?!
— Ухожу, — ответила она, направляясь к двери.
И захлопнула ее за собой
— Это ты… ты ее выгнал! Бесчувственный! Мою доченьку! Выгнал! Бедняжку мою!..
— Молчи! Тебя еще не хватало!
Он встал из-за стола, опрокинув стул, и шагом бывшего вольноопределяющегося двинулся к комнате Иржины; жена за ним. Неслыханно! Он распахнул дверь, вошел. Дочь усталыми движениями укладывала чемодан — белье, несколько платьев, голубую рубашку Союза молодежи, две-три книги, свою подушку… На отца не обратила внимания — спешила.
— Рехнулась, Иржина? Слышишь? Я запрещаю!..
Она продолжала укладываться, даже не оглянулась.
— Иржинка, Иржиночка! — заломила руки мать. — Дитятко мое, прости папочку… Ты же знаешь, у него неприятности… люди такие дурные… Иржинка моя…
— Не проси ее! — прикрикнул на жену Мизина, подошел к дочери, схватил за руку; она вырвала руку с такой силой, что он покачнулся, — глаза ее блестели. Отец был поражен ее решительностью. — Иржина, как отец — запрещаю! Никуда не пойдешь! Довольно ломать комедию! Не искушай мое терпение, Иржина!
— Не беспокойтесь, — ответила она с пылающим лицом, запирая набитый чемодан. — Кончать с собой я не собираюсь. Я теперь другая.
Он вытаращил на нее непонимающие глаза, сел на кушетку, замолчал. Поступок дочери потряс его. Он беззвучно шевелил губами, но ни единого слова не сорвалось с них. Придя в себя, осипшим голосом пустился в уговоры:
— Глупая! Ведь ты знаешь, в последнее время я хорошо к тебе относился… Но то, что ты вытворяешь…
— Это тут ни при чем. Я все равно ушла бы.
Он не сводил с нее глаз и заговорил не сразу.
— Весь мир сошел с ума… Иржина, ты же все-таки моя дочь! Моя дочь!
— Ваше тут — мебель, квартира, что угодно, только не я, — твердо возразила Иржина.
Мизина с трагическим видом опустил голову — растрогать ее, что ли, хотел, — воздел руки и уронил их на колени.
— Понимаю… У нас много крику, но пойми: ты мое единственное дитя, я тебя… люблю и думаю только о твоем благе, Иржина… Зачем ты такую нелепость…
Иржина поставила чемодан на пол и круто повернулась к отцу:
— Потому что… потому что так надо! Я должна уйти от вас, поймите! Вы меня чуть не лишили рассудка… Я уже совершеннолетняя, и столько во мне ненависти к тому, как вы живете, что лучше из окна выброситься, чем остаться здесь!
— Иржина! — Мизина опять вскипел. — Так может говорить не моя дочь, а… потаскушка!
— Не уговаривайте меня — бесполезно. Я пойду своей дорогой и буду жить своей жизнью. На нее вы не имеете права!
Нет, они не могли понять. Мизина даже задохнулся.
— Страшно! Слышишь, мать? А мы ей жизнь дали! Вот тебе уважение и благодарность доченьки…