Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

Отченашек Ян

Не будем играть в прятки, пан бухгалтер! У нас разные взгляды, но это не значит, что мы должны вести себя по-мальчишески, не так ли? Мне кажется, — продолжал он, насмешливо поджав губы под седой щеточкой усов, — что отныне вы считаете себя видной фигурой в компании. Еще бы, председатель комитета действия! Остается только поздравить. Но я, ответственный руководитель бухгалтерий, вижу в этом маленький порок…

— Какой же?

— Тот, что этот комитет создан незаконно, — воскликнул Кашалот. — Абсолютно незаконно!

— Сегодня в секретариатах ваших партий было обнаружено оружие. Может быть, это законно?

— Нет, это вымысел! Демагогия ваших газет! Чего вы хотите?

— Того же, чего большинство честных граждан нашей страны.

— Здесь, в компании,

за вами нет большинства.

— Во-первых, вы глубоко ошибаетесь, — спокойно возразил Бартош. — А во-вторых, пан управляющий, компания — это не только главная дирекция, а еще и сорок девять предприятий. Если вы хотите знать мнение явного большинства наших трудящихся, могу познакомить вас с перечнем предприятий нашей компании, где сегодня, как и у нас, созданы незаконные, по вашему мнению, комитеты действия.

— Мне наплевать на них! — закричал Кашалот. — Ваша тактика известна: резолюции и факельные шествия по улицам. Захватить власть и задушить последние остатки демократии и свободы! Простой расчет, но он сорвется. Не для этого чехи терпели лишения при Гитлере!

— Насколько мне известно, — холодно возразил Бартош, — вы особых лишений не терпели.

Кашалот не дал ему договорить.

— Вот для чего затеян весь этот цирк на улицах! Играете в революцию, но надорветесь, пан бухгалтер. В том числе и вы! Вы это сами знаете. Руководить государством вы не сможете, вы умеете только сокрушать…

— В отставку, однако, подали ваши министры.

— Правильно! Правильно поступили! Согласен полностью! Вы создали нетерпимую обстановку. И здесь, у нас, тоже!

— Да, создали и сделаем ее еще более нетерпимой для спекулянтов, капиталистических хищников, иностранных агентов, антисоветских элементов… Сделаем, можете быть уверены! — все более волнуясь, воскликнул Бартош. Вновь резкая боль, как когтями, вцепилась в желудок, Бартош стиснул кулаки, на глазах показались слезы. «Скорей бы уйти отсюда, — подумал он устало, чувствуя, что лоб покрылся испариной, в глазах замелькал пестрый узор ковра. — Выдержать, черт возьми!» — приказал себе Бартош. Стук часов глухо отдавался в мозгу. Лицо его исказилось, боль приковала к месту. Но Кашалот ничего не замечал, он пытался вернуть себе хоть долю былого апломба.

— Я вижу, мы не договоримся. Оставим этот разговор, пан бухгалтер.

События сегодняшнего дня полностью вывели Кашалота из равновесия. Это был просто крах. Каковы трусы! С трудом собрался комитет их партийной организации — вчерашний профсоюзный съезд угнетающе подействовал на взвинченные нервы единомышленников Кашалота. Эти господа побаиваются лезть в огонь. Трое не пришли, сославшись на срочную работу. Двое «заболели»! Подальше, мол, от риска! Партийный корабль получил пробоину и с каждым часом все больше наполняется водой. Трое окончательно откололись, а вечный бунтарь инженер Кршиж даже очутился в комитете действия. Ему, видите ли, давно не нравится наша политика. Предательская тварь! «Католики» — пустое место. Пришло их трое, хлопали глазами, как недоросли, — мы, мол, подождем инструкций. Ждите, ждите, дурачки, вашему преподобному лидеру тоже приходится несладко. Поговорили о том, что «Бенеш не подпишет», он-де не имеет права, и после недолгой болтовни разлетелись, как воробьи, спугнутые ударом в ладоши. В секретариатах растерянность. Улица распоясалась! Кашалот вспомнил, как сам радовался, узнав о том, что министры подали в отставку: теперь-то мы зададим перцу коммунистам. Все, казалось, было рассчитано с математической точностью, все хронометрировано, все козыри у нас в руках. Так уверял его районный секретарь национал-социалистов. А теперь? Теперь перед тобой торчит этот тощий черт, председатель комитета действия! Кашалот всегда опасался, что эта красная мумия когда-нибудь возьмет его за глотку.

Тяжелая минута! Кашалот сейчас почти жалел: и зачем только он совался в политику! Пусть бы лучше другие шли крестовым походом против красных. Ему-то, собственно, чего не хватало? Вот и сыну Славику надо было запретить ввязываться в политическую борьбу на факультете.

Сегодня вечером никуда не пущу его из дома!.. Ну, а что делать сейчас? Остается доиграть свою роль и попытаться выяснить, что ждет его в будущем, над которым нависли тучи! Тьфу!

Он с трудом поднял тяжелые веки.

— Жаль, что мы не можем договориться. Я ценил вас как работника, хотя принципиально не доверяю людям, которые так упорно прячут свое честолюбие. Ведь это здоровое качество. А вы действуете исподволь, но с тем большим размахом, не так ли?

— Что вы хотите этим сказать?

— Очень простую вещь, — устало улыбнулся Кашалот. — Ваш партийный билет поднимается в цене, верно? Отличный трамплин. С него можно прыгнуть прямо на мое место. Превосходно задумано. Охотно уступлю… Хоть сейчас. Извольте, занимайте, пан бухгалтер!

— Я не обижаюсь. Вы смешны, пан управляющий.

— Возможно! Вы уже дерзите, пан бухгалтер, чувствуете себя на коне. Не рано ли? Или, быть может, вы допускаете, что я останусь на своем посту?

— Это решит комитет действия, пан управляющий. Я один не решаю. И позвольте мне уйти, у меня нет времени на беспредметные споры.

— Еще бы! — Кашалот хлопнул ладонью по столу. — Вы загружены политическими и государственными делами. Пожалуйста, можете идти. Я не мелочен, но извольте отдать себе отчет, что этими своими революционными делишками вы занимаетесь в служебное время и вопреки прямому запрету своего начальника, пан бухгалтер…

— Разрешу себе от имени всех честных людей попросить вас, пан…

— …неизбежные последствия этого…

— Я беру на себя! — вспыхнул Бартош.

Разговор был окончен.

Бартош быстро нажал ручку двери и наткнулся на человека с испуганным выражением лица. Тот, очевидно, подслушивал и был застигнут врасплох. Бартош узнал Мизину, заместителя главного бухгалтера контокоррентного дела. С минуту он потешался над растерянностью Мизины, потом уступил ему дорогу. «Пожалуйста, заходите!»

— Г-км… — бормотал покрасневший Мизина. — Я как раз иду к пану управляющему… по срочному делу… Надеюсь, он меня примет…

Плетясь по коридору и радуясь, что боль в желудке опять прошла, Бартош размышлял о Мизине: мещанин, стяжатель, больше ничего. Он хорошо знал цену этому человеку. Именно с помощью таких людей всякие «кашалоты» строят свою карьеру.

На повороте коридора Бартош, вторично за этот день, встретил Бриха и оглянулся на него, открывая дверь своей каморки. Его интересовал этот долговязый юрист, племянник Мизины, который, несмотря на университетский диплом, продолжал работать у дядюшки, в контокоррентном отделе. Что же ты за птица, что представляешь собой, интеллигент? В бухгалтерию Брих поступил недавно, после того как отслужил срок в армии, и Бартош знал, что Брих скоро перейдет в экспортное управление. Это правильно, человек с таким образованием и знанием языков годится для большего, чем бухгалтерия. Иногда он встречал Бриха в коридоре или оказывался рядом с ним за обедом в столовке, они обменивались незначительными фразами, и Брих исчезал. Ни рыба ни мясо! Что он за человек?

Бартош еще раз вспомнил о Брихе, когда поздно вечером, после третьего заседания, возвращался домой, на Малую Страну. Горький опыт приучил Бартоша анализировать людей. Привычка к этому сложилась у него давно и со временем превратилась в подлинное увлечение. Больше всего на свете его интересовали люди. Он привык терпеливо выслушивать их, не задавая назойливых вопросов, которые могли бы вызвать подозрение в чрезмерном любопытстве. На службе его считали сухарем и холодным педантом, безразличным к людям. Он знал это, знал также и то, что у товарищей по парторганизации он, видимо, вызывал смутное и беспричинное опасение: этакий педантичный старый холостяк, никогда цифры не перепутает, и вдруг член партии! От него веет холодом. Механизм, а не человек. Машина, точная и надежная, в служебных ли, в партийных ли делах. Партийные денежные отчеты, протоколы собраний он вел с гнетущим совершенством. Все знали его как честного и культурного коммуниста, и все же…