Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
Рабочий день кончился, коридоры заполнились спешившими людьми, Брих шел против течения, не замечая никого. Ему казалось, что он входит в какой-то серый туман. В дым. В безвоздушное пространство.
6
Ирена проснулась несколько минут назад и теперь торопливо пудрилась перед зеркалом, а Брих ждал у дверей, позвякивая ключами. Нужно проводить ее до трамвая и заодно пройтись, освежить голову после всех сегодняшних передряг.
— Ондра уже сказал тебе? — спросила она тихо, не поворачивая
Брих кивнул.
— Хочешь, чтобы я поздравил тебя? Когда это выяснилось?
— Уже давно. С месяц.
Они пошли рядом по сумрачным жижковским улочкам. Ирена пожаловалась на головную боль и предложила пройтись пешком через Ригровы сады — на Вацлавской площади она возьмет такси. Брих молча согласился, решив, что это лучше, чем вертеться под одеялом, тщетно борясь с бессонницей. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать ему. Иначе зачем бы пришла?
Они молча шли по асфальтовым дорожкам среди голого кустарника. Холодный и резкий ночной ветер развевал полы пальто, дул в лицо, и это было приятно. В широкой долине под ними искрился город, шумели пороги перекрестков и над Петршинским холмом в серо-синей тьме поблескивали два красных огонька — два крохотных «глазка» в темном занавесе. Ирена вздрогнула от холода, он это почувствовал — взяла Бриха под руку и слегка прижалась к нему.
— Что ты скажешь об этом? — спросила она, прервав его размышления.
— Самая естественная вещь в мире, Ирена. Все в порядке! Что бы ни происходило вокруг, это прекрасно! Сейчас пишут о протекторате так, словно тогда все люди только страдали, сидели в тюрьмах, вообще не жили. А ведь было не так. И в то мрачное время люди любили, рожали детей. В этом нет ничего противоестественного, ничего плохого. Жить, жить во что бы то ни стало! Лишь бы не ценой предательства. Жить хотя бы на пороге смерти. Я слышал, что даже в концлагерях рождались дети и, представь себе, некоторые выжили! Это похоже на чудо, но если можно чему-нибудь изумляться в человеке, то именно…
Брих увлекся, даже растрогался и оживленно излагал свои мысли молчаливой Ирене. Найдя в темноте ее руку, он сжал ее в своей, словно чувствуя, что ей нужны ободрение и поддержка. Ее рука была холодна и дрожала.
— Я не могла сидеть одна дома, — тихо сказала она, когда Брих умолк. — Мне было так страшно. Совсем одна! К кому мне было пойти, как не к тебе?
— Что-нибудь случилось?
— Да. У нас был обыск. Пришли четверо, я впустила их, они были вежливы, один даже извинялся за беспокойство, они, мол, по долгу службы, обнаружены какие-то непорядки. Я чувствовала себя ужасно… как воровка, мне казалось, что я с ума сойду от стыда и страха!
— Это на них похоже! — воскликнул Брих, отпуская ее руку. — Уже и в квартиру лезут! Нынче совесть ни для кого не помеха. Они называют это ликвидацией капиталистического класса. Классовая борьба! Ты знаешь, что у нас с Ондрой на все различные взгляды… но этот обыск меня возмущает. Ты не волнуйся. Я не верю, что Ондра виноват в чем-нибудь, кроме того, что он фабрикант.
— Но они оказались правы. Я знаю, я сама убедилась…
— Откуда ты знаешь, что они правы?
— Знаю!
Эти слова прозвучали, как вопль. Брих начал понимать, в чем дело, и умолк. Он остановился и взглянул на Ирену — тонкая, маленькая тень в полутьме. Слышно было ее дыхание. Странное волнение охватило Бриха. Он противился ему, стараясь овладеть собой, и вдруг обнял Ирену за плечи, прижал к себе. Он ощутил аромат ее волос, почувствовал, как она затрепетала в его объятии. Мимо торопливо прошел поздний прохожий и оглянулся. «Принял нас за влюбленных, которые ждут не дождутся весны», — подумал Брих, смущенно отстраняясь от Ирены.
— Мы теряем голову, Ирена! Надо взять себя в руки и хладнокровно взглянуть на вещи.
Ирена закрыла лицо руками и медленно покачала головой. Резкий порыв ветра просвистел у них над головами.
— Нет! Я тысячу раз думала, и я не согласна с тем, что он замышляет. Ты ведь знаешь об этом. А я… я хочу жить здесь, среди своих, дома, хочу родить ребенка и играть для наших людей… Куда убегать? Я здесь родилась, и я не хочу эмигрировать. Что делать, посоветуй, что делать?
Брих растерянно стоял перед ней. Минута растроганности прошла, им овладели стыд и разочарование. Он взял Ирену под руку и повел дальше.
— Ты говорила это Ондре?
— Он и слышать не хочет.
— Ладно. Я скажу ему сам.
— Не надо. Это лишнее. Ондра не примирится с новыми порядками, я это знаю, но я…
Ондра — твой муж, — глухо сказал Брих. — Он, как они выражаются, капиталистический предприниматель…
— Уже нет. У него больше нет фабрики, — воскликнула Ирена. — И я рада этому. Уже нет! И он страшно изменился. Что с ним сделалось, Франтишек! Люди возненавидели друг друга. Я его не знала таким… что-то таилось в нем и теперь вырвалось наружу. Он злой. После того злосчастного февраля он ходит как хищник. И пьет. Он перепуган, но скрывает это от меня. И следит за мной, я это чувствую. Ты скажешь: у него неприятности. Да! Но мне уже не жалко его. Все его дела были обманом, хищениями, я знаю теперь. Деньги, на которые я жила… Он считает меня истеричкой, а я уже не могу больше! И никакого выхода. Я не могу ему верить, и у меня так тяжко на душе. С утра он твердит: «У меня неприятности, Ирена, эти скоты хотят меня погубить…» Подчас я боюсь его. Это страшно!
— Успокойся ты, ради бога! — Брих сжал ей руку, заметив, что прохожие оборачиваются на них. — Не надо так волноваться. Что ты хочешь, чтобы я тебе посоветовал? Разойтись с ним? Отвернуться от него? От своего мужа? Я не вправе сказать это. Он еще одумается и найдет разумный выход. Образумься же!
— Образумиться? — нервно возразила она. — Как можно образумиться? Выхода нет. Я хотела бы убежать домой, к отцу, здесь мне душно, но от кого убегать? Ведь Ондра мой муж! Я так радовалась ребенку, но я хочу, чтобы он родился здесь, на родине. Мне кажется, что я полюбила какого-то иностранца! Что с ним происходит? Он бредит местью…