Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
Когда же это кончится?!
Вашек еще дважды писал ей, и когда она брала в руки его письма, то ощущала: Раж уже прочитал их. Он отдавал их ей с легкой улыбкой превосходства, словно письма эти и не стоили того, чтобы скрывать их от нее.
Вот она сидит за роялем, и письмо брата, с его грубым, невыработанным почерком, лежит на черной крышке. Вашек коротко сообщал о мелких, по-видимому, неважных событиях в Яворжи, без всяких нежностей поругивал отца и кончал простым вопросом, снова повергавшим ее в смятение: «Что с тобой? Перестань разыгрывать важную барыню! Приезжай!»
Домой… Как она мечтала об этом — и как не верила самой себе! Как взглянуть в лицо домашним? Если б Вашек
Но ведь было же в ней, под сердцем, таинственное ядрышко, семечко, прорастающее в тепле ее тела! Оно есть! Спит еще, заколдованное временем, спит в сладостном и таком мучительном ожидании. Ирена сняла пальцы с клавиш, приложила ладони к животу. Вечером, в ванной, стояла нагая перед зеркалом, рассматривала себя. Все еще ничего! Живот — чуть выпуклый, и на лицо ее проникла невольная горечь. Как счастлива была бы! А пока — ничего, безмолвное ничто, хотя она уверена: ее недобрая, ее ненужная жизнь обрела новый смысл, и сама она изменилась, готова биться против всего мира за это малое, невидимое, угадываемое ядрышко в ее теле, способна отбросить все, все — даже Ондру! Теперь она обязана думать только об этом таинственном существе. Оберегать его. Но как? Где жизнь, где смерть?
Как жить дальше?
Ирена с головой ушла в работу, много упражнялась в игре на рояле. Ей отчаянно хотелось жить, жить как все люди, жить и играть для них, играть всем; это пробуждалось в ней от сна под сладостным прикосновением жизни. Весенними вечерами, когда ветер раскачивал зеленые кроны деревьев в саду, она слушала пластинки. Сметана, Дворжак… Бетховен! Радость и отвага! Она погружалась в этот неосязаемый мир, искала в нем гармонии, и мир этот говорил ей внятно, ясно, настойчиво: жить, Ирена! Не сдаваться! У тебя будет ребенок!..
Она попыталась ответить Вашеку — и не смогла. Что писать? Всякую чепуху? Когда ее давит страх и нерешительность? Обернись — и почувствуешь на себе пристальный взгляд мужа. Да, это твой муж. Это Ондра. Да любишь ли ты его еще? Любишь, хотя все задушено страхом, все распадается в смятении, в отравляющей душу скрытной борьбе. Ирена разорвала начатое было письмо, принялась писать другое — и повторилась та же история. В конце концов Вашек тоже перестал ей писать. Наверняка думает, что она обиделась по-глупому, и упрямо молчит.
Квартира, которая прежде так нравилась ей, теперь начала ее стеснять. Временами ей удавалось вырываться отсюда, и постепенно она обрела невольных, ничего не подозревающих союзников. Как-то поехала на Жижков, постучалась в дверь к Патерам. Предлог был хорош — по дороге Ирена купила голубой костюмчик для маленького, причем сердце ее сильно билось от волнения. Встретили ее как всегда, просто и так сердечно! Ирене казалось: эта черноволосая женщина все понимает, подсознательно угадывает ее мучения. Она — мудрая. Передала малыша Ирене на руки, и та, затаив дыхание, испытала наслаждение, столь же неизведанное, сколь головокружительное. После этого она чаще стала сюда заглядывать. Когда Власта отправлялась на прогулку, Ирена шла с нею, даже колясочку возила по парку, щурясь от весеннего солнца, которое поигрывало на голубом одеяльце, вплетало золотые нити в ветви деревьев, озаряло весь город.
Женщины беседовали о будничных делах, о квартирном кризисе, о детских болезнях; Ирена приносила Власте книги, но обе чувствовали, что настоящий, сближающий их разговор серебряным ручейком бежит под обыкновенными словами. В обществе этой спокойной, уравновешенной матери к Ирене возвращались и смех, и уверенность в себе, и решимость действовать. Надо действовать!
Ездила Ирена и в студенческое общежитие, к бывшим подружкам. Ах, вернуться бы! Вернуть прошлое! Многие знакомые девушки еще жили там. Встретили с дружеской веселостью — а она чувствовала, как что-то их разъединяет. Ей уже нет места среди них. Талантливая Ирена Стракова зарыла свой талант… Нет, еще нет, она еще может начать сначала, она это знает, докажет им! Кое-кто из бывших однокурсниц уже составил себе имя, выступает в концертах — Ирена читала на афишах их фамилии, и горькая зависть охватывала ее, смешиваясь с укорами совести. Знали бы они!.. С плохо скрытым любопытством девушки спрашивали, как ей живется, — Ирена не жаловалась. Зачем рассказывать? Они ей не помогут, это касается ее одной…
Возвращаясь, она приняла решение оставить квартиру, которая ее угнетает. Глупая, ничтожная, безумная мысль… Куда ей съезжать? От мужа? Да — и от него! А имеет ли она право бросать его именно сейчас, когда ему так трудно? И вообще это неосуществимо, не найти ей другого пристанища, даже койки в общежитии.
Раж, вернувшись домой, недоуменно покачал головой: заметил — Ирена сняла с пальцев все украшения, надела поношенное простое платье, которое сама купила до замужества, и перебралась в маленькую комнатушку, выходившую в холл. Этим узеньким помещеньицем с окном в сад никогда не пользовались — Раж не терпел постоянной прислуги, уборку четырех остальных комнат взяла на себя домоуправша. Кровать да пустой шкаф — вот и все, что было в этой комнатушке. Ирена перенесла сюда стеганое одеяло, подушку, чемоданчик, с которым, счастливой новобрачной, переступила порог этой квартиры, и кучу нот. Только это ее, больше ничего. Ирена знала, что взбесит мужа, и не ошиблась. Он вошел к ней, сел на кровать и взъерошил пальцами свои густые волосы.
— Это что, демонстрация? — спросил он, еще владея собой. — Против чего? Ты хоть отдаешь себе отчет, до чего ты смешна? Это же глупость, дикая идея!
— Да. — Ирена стояла, опираясь спиной о шкаф, в который складывала ноты, и смотрела ему в лицо с раздражением и упрямством. — Думай что хочешь. Только прошу не уговаривать.
Ондра был достаточно проницателен, чтоб не пытаться сломить ее бессмысленный, ребяческий бунт. Лучше смириться и не ставить под удар конечный успех резким несогласием с ее дикой выходкой. Он умел владеть собой, даже когда в нем бушевала ярость. Мгновение ему казалось — он ненавидит ее, как врага, как… И он помолчал, напряженно наблюдая за ней, потом кивнул головой и снисходительно улыбнулся:
— Пожалуйста, как хочешь. Мне всегда были несколько неясны пути твоего мышления. Это что же — пародия на бедность? Я скажу управдомше, пускай принесет корыто с ведром, если угодно. А впрочем, квартира-то все равно только временно наша, недолго нам тут жить, выставят нас…
— И правильно сделают, — холодно подхватила она. — Правильно! Сколько людей ютятся на двух-трех квадратных метрах…
— О! — Он кивнул. — Таких гражданских добродетелей я не ожидал. Насколько мне известно, раньше тебе такие мысли в головку не приходили. Прямо будто слышу твоего милейшего братца. Нет, милая моя, дело вовсе не в этом, будь добра понять. Впрочем, настаивать я не собираюсь.