Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Львов Сергей Львович

Когда Кампанеллу перевели из одиночки в общую камеру, он встретил старого знакомого — Франческо Пуччи. Выглядел тот пугающе. Лицо его стало отечным, одышка еще более мучительной. Но он не говорил о том, что перенес за это время. К чему слова! Сострадание переполняло душу Кампанеллы. Как утешить человека, виновного в том, что он не прощает церкви Варфоломеевской ночи? Наступил день, когда их разлучили. Когда Пуччи уводили, он сказал Кампанелле помертвевшими губами: «Больше не увидимся!» Хотел добавить что-то еще, но стражники выволокли его из камеры. Спустя несколько дней Кампанелла узнал: Пуччи обезглавлен, его тело и голова выставлены напоказ и сожжены на площади Цветов.

Кампанелла достаточно долго пробыл в Замке Святого Ангела, чтобы представить себе, как это происходило.

Еретика, признанного нераскаявшимся, отлучали от церкви и «отпускали на волю». Миролюбивая формула — смертный приговор. Церковь объявляла, что больше не заботится о спасении еретика и передает его мирским властям. Власти знали — они должны казнить того, от кого отступилась церковь. Торжественная казнь назначалась на церковный праздник. Накануне по городу ходила процессия прихожан во главе с членами Конгрегации святого Петра Мученика. При жизни он был жестоким инквизитором, увы, доминиканским монахом. Брата Петра убили родственники замученных им людей. По заслугам! Церковь признала его святым патроном инквизиции. Конгрегация, носившая его имя, на глазах любопытствующих зрителей тщательно готовила все для завтрашней казни — навес и скамьи для почетных зрителей, эшафот, плаху, потчевала палачей. Довольно! Он не в силах больше думать об этом! Но от колокольного звона, от заупокойных гимнов, которые зазвучали, когда Пуччи выводили из Замка Святого Ангела, уйти некуда. Можно заткнуть уши, зажмурить глаза, но что сделать с воображением?

В бессонную ночь после казни Кампанелла сложил сонет, посвященный Пуччи. Он говорил о благородной душе, которая покинула темницу собственного тела, темницу Святой Службы, темницу, в которую превратился Рим, в которую превратилась Италия, темницу страшного мира. Темницы эти подобны аду, но через них должен пройти каждый пророк. Испив до дна чашу страданий, он обретет свободу в вечности. Там голосом, преисполненным боли и печали, он расскажет об испытаниях, от которых побелели наши волосы. Он станет первым послом в вечности от нас, стремившихся к тому, чтобы на земле снова настал золотой век. В этих стихах Кампанелла предсказывал и собственную неминуемую судьбу. И все-таки горькие строки, предвещавшие мучения и гибель, дали ему душевное облегчение. Он укрепился в мысли: страдания его не могут быть напрасными. Они превращают его в пророка.

Сразу вслед за потрясением, связанным с казнью Пуччи, Кампанеллу вновь вызвали в трибунал. Судьи хорошо рассчитали время.

Новые вопросы, которые задали Кампанелле на сей раз, несказанно изумили его. Речь шла о днях его далекой юности. Кто были его тогдашние друзья? О чем он толковал с ними? Знакомы ли ему калабрийцы, замышляющие против властей? С кем из них он вел в Калабрии еретические разговоры?

Вопросы ставились темно и неясно. Чего от него добиваются? Наконец судьи приоткрыли карты: некий человек, имени которого они не назвали, во время допроса под пыткой показал, что некогда был знаком с братом Томмазо по прозвищу Кампанелла. Оный вел с ним еретические разговоры. Кампанелла даже отдаленно не догадывался, кого они имеют в виду. Его потрясло другое. Значит, все это время, когда он после отречения приходил в себя, инквизиция продолжала наводить о нем справки по всей Италии. Для нее нет ни расстояний, ни давности срока. Кампанелла ответил: показания неназванного лица — оговор! Он его и опровергать не станет. Или у судей есть другое свидетельство, чтобы подкрепить то, о котором ему сказали?

Другого свидетельства не было. Но инквизиторы снова подняли все его прежние дела. Снова бесконечные допросы. Его опять то бросали в темную одиночку, то переводили в камеру получше. На одних допросах грозили, на других ласково увещевали. Те судьи, которые грозят, кричат, топают ногами, не самые страшные. Страшнее те, которые говорят тихими, кроткими, елейными голосами. Именно они — мастера ловушек. Именно они — скорее, чем крикуны, — сладким голосом приказывают пытать, приговаривая, что сие делается не во вред, а во благо пытаемому, ради спасения его души. Что может быть прекраснее такой цели!

Глава XXXI

Снова прошел почти год — бесконечные месяцы страданий.

Иногда ему удавалось заставить себя забыть, что он в темнице, думать о высоком, чистом, прекрасном. Порой им овладевало отчаяние. Что изменила в мире гибель Пуччи? Стал ли хоть один человек, потрясенный этой смертью, думать о жизни по-другому? Последовал ли хоть один человек примеру того, кто предпочел смерть отречению от своих взглядов? Когда им овладевала подобная слабость, он тихо повторял свои стихи, посвященные Пуччи: «Пусть вольет он в нас силы и вооружит на неизбежный путь, к которому нас Вечный Разум предназначил».

Год снова подходил к концу, когда трибунал объявил Кампанелле новый приговор. Все его сочинения, как напечатанные, так и ненапечатанные, как завершенные, так и незавершенные, до последнего клочка, запрещаются! Предписывается немедленно вернуть брата Томмазо на родину, в Калабрию. Ссылка!

Товарищи по заключению считали: Кампанелла легко отделался. Тюрьма лучше, чем костер, ссылка лучше, чем тюрьма. Свобода еще лучше, но кто может о ней мечтать, если им занималась Святая Служба!

И опять очутился Кампанелла на римских улицах в канун Рождества. По трем дорогам — Виа Кассиа, что вела в Рим из Флоренции, Виа Аппиа, что вела в Рим из Неаполя, Виа Фламиниа, что вела в Рим из Анконы, со всех сторон стекались в Вечный город богомольцы, купцы, путешественники, бродяги. А Кампанелла покидал Рим. Без сожалений. Город, где его унижали и пытали, где обезглавили Франческо Пуччи, ненавистен ему. За три вещи приходится дорого платить в Риме — за должности, за право, за любовь. Три разбойника всего страшнее в Риме — пергамент, воск и свинец. Пергамент, на котором пишут неправые приговоры, воск, которым накладывают на них печати, свинец, из которого отливают подвесные печати для папских булл. О трех вещах мечтают в Риме — о коротких мессах, о честной монете, о добрых временах.

Кампанелла покинул Рим с облегчением. Ему шел тридцатый год. Молодость позади. Все, что он сделал до сих пор, отнято у него. Запрещено. Зачеркнуто. Пятнадцать лет назад он покинул дом. У него нет ничего, кроме старого монашеского облачения. Любимые книги отняты во время обыска и не возвращены. Чью библиотеку они теперь украшают? Разве дознаешься! Рукописи частью похищены, частью конфискованы. Он может сказать о себе словами древних: Omnia mea mecum porto — «Все мое ношу с собой». Ну что ж! Он носит с собой немало: несметные сокровища мыслей — чужих и своих. Драгоценные россыпи поэзии. Воспоминания о знакомствах с людьми. Опыт унижений и страданий. Он испытал и закалил свою волю. Нищий, он богат. Гонимый, он свободен. Следы пыток на его теле — печать избранничества. Он не зря прожил эти годы.

Глава XXXII

Путь Кампанеллы лежал через Неаполь. Здесь он задержался. Это большой риск, но слишком многое связало его с Неаполем, чтобы сразу его покинуть.

Кампанелла так изменился, что некоторые прежние знакомые не узнавали его. Другие притворялись, что не узнают. До Неаполя дошли слухи, что инквизиция выпустила его, не оправдав. Печальная известность определяла теперь отношение к нему окружающих: многие предпочитали обойти его стороной, чтобы, не дай бог, не напомнить о прежнем знакомстве. Для других, напротив, то, что Кампанеллу преследовала Святая Служба, было свидетельством — вот человек, которому можно доверять. Однако принять гостеприимство кого-нибудь из старых друзей Кампанелла отказался. Он снова нашел пристанище у людей бедных и необразованных, никогда прежде о нем не слыхавших.

В заключении Кампанелла стосковался по книгам. Велик соблазн побывать в библиотеке монастыря Сан-Доменико Маджоре. Там осталось столько непрочитанных книг! Любопытно увидеть, как его встретит библиотекарь, который — Кампанелла не сомневался в этом — донес о его крамольных словах: «Что значит — „отлучат“?» Испугается он, увидев Кампанеллу? Встретит его как ни в чем не бывало? А может, станет каяться, оправдываться, лебезить? Нет, такого опыта Кампанелла не может себе позволить. Предоставим доносчика его собственной совести. Он заслуживает презрения. Но еще большего презрения заслуживают те, кто превращают людей в доносчиков.