Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Львов Сергей Львович

За время отсутствия Кампанеллы круг неаполитанцев, интересующихся науками, сильно изменился. Делла Порта совсем одряхлел. Он раздавлен. Когда он находился в Риме, его вызвали к папе. Его святейшество назвал учетного колдуном, кричал на него и топал ногами, повелел прекратить греховные опыты и, вернувшись в Неаполь, немедленно распустить «Академию для изучения тайн природы». Ему так и не удалось напечатать своих последних трудов. Из других стран, где цензура не так жестока, доходят вести о появлении книг, где высказываются мысли, похожие на те, к которым он пришел первым. Горько это!

Кампанелла попробовал утешить старого друга. Так бывало во все времена. Сочинение Протагора о богах в славной своими мудрецами Греции было предано поруганию и сожжению, автор едва смог спастись бегством. Преследованиям подвергались и Теофраст, и Эсхил,

и Еврипид. Он не успел закончить скорбного списка, как почувствовал — слабое это утешение.

Да, Академии больше нет, она запрещена, распущена, не существует. Но в Неаполе немало людей, особенно молодых, одержимых страстью к познанию. Они встретили Кампанеллу радостно. Он взялся читать им лекции и неожиданно выбрал предметом географию. Да нет, не неожиданно. География была в эту трудную пору для Кампанеллы наукой духоподъемной, ибо говорила не только о разных землях, морях, океанах, островах, горах, о разных народах и племенах, но — и это влекло его к географии — о могуществе опыта, о торжестве исканий, о способности человеческого разума заглядывать в беспредельность, предсказывать открытия. Пример Колумба, Васко да Гамы, Магеллана вдохновлял. Кампанелла с жадностью набрасывался на все сочинения по географии, которые мог достать. К тому же он надеялся в них найти свидетельство, что где-то, пусть далеко, есть страна со справедливым государственным устройством.

Кампанелла был счастлив, что у него есть возможность читать лекции. Когда он излагал свои взгляды внимательным слушателям, чувствовал — от него к ним идет некая сила. И от них — к нему. Между ним и аудиторией устанавливается невидимая связь. Кампанелла воспринимал ее всем существом: его дыхание становилось глубже, голос — проникновеннее, кровь жарче струилась по жилам, сердце билось сильнее. Как ощущаешь полноту бытия, обращая свое поучение к жаждущим знаний ученикам! Ему не было суждено стать профессором в университете. Ну что ж… Он сам создал крошечный университет вокруг себя. Чем плохи ученики, которые единственно по своей охоте собираются послушать его, именно его, которым нет дела до того, есть ли у него ученые звания.

Его слушали в домах его новых учеников. Разные то были люди. Участники разогнанной Академии делла Порты, студенты, недовольные тем, что и как читают им в университете, молодые монахи, взыскующие, как некогда он, мирских знаний. Кампанелла никого не спрашивал, кто он, откуда пришел, почему хочет слушать именно его.

За время заключения Кампанелла истомился по серьезной работе. Он не только готовился к лекциям, но восстановил по памяти трактат «Великий итог того, что думал о природе вещей раб божий Кампанелла», продолжил и завершил эту работу. Начал новое сочинение — «Космографию».

Думая о строении Вселенной, он не переставал размышлять о том, что творится на земле. Все, что он видел каждый день, наталкивало его на такие мысли. В Неаполе полно нищих. Что разорило их, заставило бросить землю и жить попрошайничеством? Почему нет для них работы, которая могла бы прокормить их и их детей? Почему богатые окружают себя толпами прихлебателей и прислужников, которые не делают ничего полезного, не сеют, не жнут, не занимаются никаким ремеслом, но сыты, одеты, обуты? Почему народ развращается в кабале, нищете, низкопоклонстве? Кто кормит, поит, одевает богачей и их приспешников? Почему в небрежении общественные повинности и полезные обязанности? Почему те, кто обрабатывает поля и занимается ремеслами, истощаются и погибают от непосильной и непрерывной работы? Почему люди трудятся с отвращением?

Раньше для него не звучали так остро строки Вергилия: Quid non mortalia pectora cogis, auri sacra fames!

— «К чему не склоняешь ты смертные души, к злату проклятая страсть!» Вот, верно, корень зла. И еще — людское себялюбие.

Прекрасен залив, на берегу которого раскинулся Неаполь. В городе много богатых дворцов. О былом его могуществе говорит величественная Триумфальная арка, хотя уже мало кто помнит, кем и в честь кого она воздвигнута. Дорогие кареты проезжают по его улицам, нарядные кавалеры и дамы шествуют по ним. Но по-прежнему страшны, темны и зловонны многие его улицы, населенные сбродом, воняющие гнилой рыбой и нечистотами, по-прежнему грязны и оборванны дети.

Монашеское одеяние лишь отчасти делало безопасным посещение трущоб. Кампанелла пренебрегал опасностью. Он стремился понять, что довело их обитателей до такого жалкого положения,

есть ли среди них люди, желающие изменить свою жизнь. Наблюдения его были невеселы. Народ молча покорствовал и раболепствовал. После печальных странствий по городу отрадой становились встречи с Колантонио Стильолой. Тот после освобождения покинул Рим и перебрался в Неаполь. Они не могли забыть, что познакомились в Замке Святого Ангела, чувствуя, что связаны неким братством на всю жизнь. Кампанелла прочитал Стильоле свои стихи, посвященные страдальцу Франческо Пуччи. Говорили они о Джордано Бруно, по-прежнему остававшемся в заточении. Страшно подумать: один из самых светлых умов Италии, человек, который мог бы составить ее славу, вот уже сколько лет в тюрьме, его мучают и терзают, помочь ему невозможно. Мир устроен несправедливо. Стильола — математик и астроном. Ему бы заниматься своими исследованиями, читать лекции, писать книги. Ему есть что сказать людям. Но трудов своих он напечатать не может. В них углядят ересь. И лекции ему читать никто не дает. Клеймо еретика осталось на нем, и носить ему эту отметину до самой смерти.

Кампанеллу и Стильолу занимала астрология. Как многим ученым того времени, она представлялась им серьезной наукой. Они знали, что мудрый Пико делла Мирандола высмеял астрологию. И это омрачало их. Но они знали в другое — знаменитый Кардано, математик, так верил в астрологию, что покончил с собой тогда, когда должен был умереть согласно гороскопу, составленному им для себя.

Занятия астрологией прошли через всю жизнь Кампанеллы. Он верил, подобно многим большим умам, что если все во Вселенной находится во взаимосвязи, все пронизано некими общими силами, значит, подобно тому, как луна оказывает влияние на приливы и отливы, так движение всех небесных светил может влиять на земные события и людские судьбы.

Близилось начало нового, семнадцатого, столетия. Кампанелле и Стильоле казалось: небесные знамения предвещают великие перемены на рубеже веков. Неудивительно. С этим рубежом издавна связано представление о неизбежных грозных событиях: на землю обрушится божий гнев! Но вслед за ним наступит тысячелетнее царство добра и справедливости.

Кампанеллой овладело страшное нетерпение. Может ли тот, кто жаждет перемен, довольствоваться ожиданием? Разве не должен он их приблизить? Мало ли кругом людей, недовольных несправедливостью, тяготящихся испанским владычеством, всесилием иезуитов и инквизиции, неправыми судьями, всем неустройством жизни! Надо найти их, объединить, направить их недовольство на единую благородную цель.

Кампанелла не успел превратить эти мысли в дело. Его предупредили — на него снова обратила внимание инквизиция, на сей раз неаполитанская. Кто донес на него? Некий мудрец сказал: «Если меня обвинят в том, что я украл городские ворота, я не стану опровергать обвинения, а спасусь бегством».

Кампанелла спешно покинул Неаполь.

Глава XXXIII

Родная деревушка, милое его сердцу Стиньяно, жила по-прежнему. Здесь жизнь зависела от того, когда созреет виноград, когда наступит пора убирать маслины, какой выдалась погода, не напала ли болезнь на лозу. Родительский дом обветшал, родители постарели. Кампанелла чувствовал себя виноватым перед семьей. Думая о благе всего мира, что сделал он для счастья близких? Ничего! А им так мало надо! Но и этой малости нет у него. Богатства он не приобрел. Слава его опасна, и само его появление в отчем доме грозит этому дому бедой. Книги его запрещены. Будущее его полно превратностей. Он не может ни нового жилья родителям построить, ни отцу его работу облегчить, ни матери подарка сделать. А всего больнее чувствовать: родителям, особенно отцу, трудно с ним говорить. Он называет его то привычным с детства именем — Джованни, то данным ему при посвящении в монахи — Томмазо. Сын неузнаваемо изменился. Да и как иначе, где только не побывал. Даже в самом Риме! Сын — человек ученый. Как говорить с таким? Ученый-то ученый, но ни славы, ни богатства не нажил. О своих злоключениях Кампанелла отцу рассказывать не стал. Неизвестно, что будет, узнай отец, что Томмазо сослан на родину по приговору Святой Службы. Страх перед инквизицией велик. Да и не только страх, слепая вера: невиноватого она преследовать не станет. Даже родному отцу довериться опасно. Сколько людей схвачено инквизицией по доносам или оговорам родных. Последние наступили времена: сын доносит на отца, отец — на сына, брат — на брата!