Гражданин начальник
Шрифт:
– Наверно, стою того...
– Ну ты даешь! Что ни скажи, все тебе не так, все ты поперек!
– Но ведь главное еще не началось!
– И опять ты прав... Потому и терплю твою непочтительность. Главное сейчас начнется. И тогда тебе вряд ли захочется хамить. – Заварзин бухнулся в кресло, налил себе из большой бутылки треть стакана водки, бросил туда кубик льда. – А теперь слушай. – Заварзин взглянул на Андрея жестче, без улыбки. – Знаешь, зачем следователю понадобилось, чтобы именно ты отвез его в город на своем мотоцикле? Не надо отвечать. Я спрашиваю не для того, чтобы ты отвечал. Пока ты сидел в его кабинете и пил чай, не знаю, чем он там тебя еще угощал... Он отлучался? Спрашиваю – отлучался?
– Д...да.
– И довольно долго это было?
– Да, минут пять.
– Я могу даже предположить, что он отлучался не один раз?
– Два раза, – подтвердил Андрей. – Он сказал, что повестку оформлял... То печать, то подпись... А когда все сделал, я уехал.
– Бланки повесток со всеми печатями и подписями у него в столе. Там их столько, что он полгорода может вызвать, не отрывая задницы от стула. Пока ты сидел и хлопал ушами, он провел съемку колес твоего мотоцикла.
– Откуда ты знаешь? – насторожился Андрей.
– Сам видел.
– Случайно мимо проходил?
– Парень, кончай. Мне это надоело. Я не проходил мимо. Едва ты отъехал со своим следователем, мне тут же позвонил Михей и обо всем доложил. Я рванул к прокуратуре. И из соседнего двора сквозь кустики все видел. Выскочил тощий мужичонка с фотоаппаратом и давай вокруг твоего мотоцикла вертеться. Больше всего его интересовал протектор заднего колеса. Знаешь, почему?
– Они у меня не краденые.
– Дурак. Они не ищут краденое. Они ищут убийцу. А когда мотоцикл скрывается с места преступления, на дороге отпечатывается протектор именно заднего колеса. Ты как удирал? Переулком? Накануне шел дождь, земля была мокрая, следы на ней отпечатываются со всеми подробностями.
– Не помню...
– Ты ни фига не помнишь, потому что драпал, наделав в штаны. Он полдня фотографировал ту дорожку после того, что ты устроил в то утро.
– Ну, устраивал, допустим, не только я...
– Заткнись, Андрей. Ты на крючке, понял? Протектор – это все равно что отпечатки пальцев. Царапины, камушки, повреждения... Тебя не возьмут до тех пор, пока не проявят пленку, отпечатают снимки и сравнят с теми, которые сделали на месте убийства. Понял?
– Дальше, – проговорил Андрей, чувствуя, что внутри у него все похолодело.
– И мне хотелось бы знать – что будет дальше. Для всех нас. Или продашь, или не продашь. Назовем вещи своими именами... Ты всех крепко подвел, по твоей милости мы оказались участниками убийства, хотя договаривались совсем о другом.
– Дальше?
– Перестань повторять это слово! Нам светит срок. Про тебя не знаю, суд решит – расстрелять или посадить на пятнадцать лет. Не хочу об этом думать. Но о ребятах, оказавшихся под угрозой трех, пяти, семи лет тюряги... – Заварзин закурил и, подойдя к окну, распахнул форточку. Поднявшись на небольшую табуретку, он отвел штору в сторону, несколько раз глубоко затянулся, выпуская дым в форточку. Выбросив окурок за окно, снова опустил штору и сел в кресло. Андрей выпил воды, осторожно поставил стакан на столик.
– Хорошая вода, – сказал он, зная, что и эти его слова Заварзину не понравятся.
– И водка хорошая. Но наше положение от этого не становится лучше. Ребята согласились тебе помочь, хотя одно лишь наше молчание уже является уголовным преступлением. Это называется недоносительством.
– Если я правильно понял, – медленно проговорил Андрей, – от меня опять что-то требуется?
– Слушай, ты, мудак! – Заварзин вскочил, схватил Андрея за горло, но тут же отпустил. – Мне не нравится, как ты разговариваешь! Понял?! Не нравится.
– А я в полном восторге, как ты со мной разговариваешь, – Андрей поправил воротник, запихнул подол рубашки под ремень. – Только просьба – хватит. С меня достаточно. Я провинился? Хорошо. Виноват. Хотя мы сейчас оба знаем степень моей вины, верно? – Андрей исподлобья посмотрел на Заварзина. – Мы ведь оба знаем, насколько я виноват и насколько не виноват? И не надо мне пудрить мозги. Тебе есть что сказать – говори. Нечего сказать – гуляй.
Заварзин налил себе водки, бросил в стакан кубик льда, звякнувший глухо и влажно, подождал, когда он почти растаял, и выпил холодную, чуть ослабленную водку.
– Хорошо. Продолжим... Ты на крючке. Не только у следователя, но и у меня. Согласен? В конце концов, к чему бы ни пришел Пафнутьев, мы с ребятами свидетели... Если скажем, что в это время ты был в гараже, ремонтировал машину... Никто не сможет перешибить наши показания. Если скажем нечто противоположное, то и этого никто не перешибет.
– Короче!
– Должок за тобой, парень. Пора платить. Заплатишь – и можешь отвалить. Если захочешь, конечно.
– И на этот раз патроны менять не будешь? – Андрей вылил в стакан остатки воды, но ставить бутылку на стол не торопился, даже взял ее как-то странно – горлышко оказалось в кулаке, а сама бутылка торчала в сторону, напоминая короткую стеклянную дубинку.
Заварзин усмехнулся.
– Поставь. Ты мне нужен живым. Пока ты в долгу, тебя никто пальцем не тронет. Вот так. – Он взял у Андрея бутылку и поставил ее в угол. – Кстати, пустая бутылка гораздо опаснее полной.
– А каком смысле?
– В прямом. Полной бутылкой можно лишь оглушить человека, удар получается мягче. А пустой – это смерть.
– Запомню.
– Сейчас тебе пригодится другое. Ты спрашиваешь о патронах... Патроны будут боевые. Это говорю сразу.
– И после этого отвалите?
– Как сам захочешь, Андрюша. Может получиться, что войдешь во вкус и не захочешь расставаться. Все-таки мы надежные ребята, на нас можно положиться. И работаем грамотно, не оставляя следов.
– В этом я убедился.
– Вот видишь, теперь и сам знаешь – своих следов не оставляем. Теперь ты уж наш, теперь тебя беречь будем... А если подведешь... Не будем беречь, и девочку твою не сможем спасти, если с ней что случится. Знаешь, сейчас столько хулиганья, пьяни всякой... А она девочка видная, каждый оглянется, у каждого душа дрогнет или еще там что...