Гражданин Уральской Республики
Шрифт:
Брови маленького Пьеро дернулись, глаза загорелись странным блеском. Косте почудилось, что он увидел в этих глазах свое отражение. В груди чиркнула спичка. Оба освободили бокалы от вина, и Костя мягко прикоснулся губами к ее холодным губам, напоминающим почти забытую ягоду малину.
— Кажется, у меня емкость опустела. — Костя свесился с дивана.
На полу, в лужице от лунного света, прохлаждалась ополовиненная бутылка Кагора. «Вторая или третья?» — вдруг замкнуло в его голове. «Нет, конечно, вторая. Но почему же я так пьян? Блин, значит, все-таки третья».
— Плесни и мне тоже. — Маша вальяжно протянула бокал.
Она сидела у стены, подобрав колени, накрытые одеялом. Лунное око, подглядывающее сквозь полосатый тюль на окне, поместило ее плечи и грудь с чернеющими сосками в тельняшку.
Костя поднял бутылку и, прищурившись, наполнил емкости. Осторожно вернул вино обратно.
— Кажется, у меня комната качается, — честно созналась Маша. — Но я хочу еще.
— Значит, ты тоже пьяна, — обрадовался он.
Раздалось глухое «угу», потонувшее в бокале. Костя сделал два больших глотка. Подставил подушку под позвоночник, поерзал. Теперь они сидели наискосок друг к другу.
Маша вела себя так, как будто это их последняя ночь, словно они прощаются навсегда. (Не этого ли он хотел?) Маша была необычайно ласкова и податлива. И от этого ему становилось тошно, и он все больше наливал себе вина, и теперь совсем опьянел.
Опустошив бокал, Маша выдохнула, как заправский пьяница, а потом произнесла:
— Расскажи что-нибудь о себе.
— Пожалуй, — вздохнул Костя, сделав еще один глоток. — Однажды в детстве я чуть не утонул. Это было, кажется, в девяносто первом, в прошлом веке, то есть в то самое лето, когда развалился Советский Союз. Впрочем, ты еще не существовала.
— Ну да. И что же?
— Я отдыхал на каникулах, после седьмого, что ли, класса, в деревне у бабушки с дедушкой. Мы с каким-то товарищем, черт, и где он теперь?.. В общем, мы пошли купаться. А я тогда только-только плавать научился, да и то по-собачьи. Ну, дружок умел лучше, он и предложил: давай, мол, на тот берег махнем. А пруд был широкий, метров двадцать. Это мне в ту пору казалось, что широкий. Короче говоря, он-то преспокойно переплыл, а я начал тонуть. Оставалось мне всего метров пять, но силы вдруг отказали, и я погрузился в воду. В тот момент товарищ уже прыгал с трамплина с другими ребятами. У них еще лодка под рукой была — это меня и спасло… Вот, погрузился я в воду, испугался очень, конечно, и дна все не достаю. Ну, думаю, конец. И вдруг пруд сам вынес меня на поверхность. Тогда я закричал что есть мочи. Правда, глухо как-то получилось. Но сам себя я слышал. Потом второй раз погрузился. Чувствую, сил выплывать совсем нет. Уже смирился, начал думать про то, как расстроятся бабушка с дедушкой, а потом и бедные родители, и вдруг меня снова вынесло наверх. И тут чувствую, чья-то крепкая рука ухватила меня и потянула. Потом выяснилось, ребята на берегу услышали мой крик, сначала подумали, что я шучу, прикалываюсь, как тогда говорили, а потом поняли, что все взаправду. Кинулись в лодку и поплыли спасать. Вот так. Вывезли меня на берег, и потом долго сидел я на берегу, весь синий.
— А сейчас? — моргнули черные глаза.
— Что сейчас?
— Ты уже хорошо плаваешь?
Костя пожал плечами:
— Да вроде ничего. Лучше, конечно, чем тогда.
— А я вот до сих пор не умею плавать, — созналась Маша.
— Как? — удивился Костя. — Ты же говорила, что ездила с родителями в Турцию, на Черное море.
— Ну и что. Папа учил меня там, но из этого так ничего и не вышло. Я слишком боялась воды, он даже терпение терял со мной и ругался.
— Эх ты, трусишка.
— Ты научишь меня плавать? С тобой мне будет нестрашно.
Она словно забыла, что ждет их завтра. Или специально бередит душу?
— Если доживем до лета, — пробормотал Костя. — Хочешь еще вина?
— М-м… Не откажусь.
Костя снова потянулся к бутылке. Его телу было необыкновенно хорошо. Кровь растекалась ласковым теплом. Мысли окрашивались какой-то романтичной пафосностью, как будто были вычитаны из книг молодости.
Ночь, постель, женщина, вино. Все в жизни может опостылеть, приесться, но эта картина всегда останется новой. Только если не превращать ее в быт. В повсеночную и повседневную рутину с одной и той же женщиной. Тогда пропадет эта самая новизна, эта непреходящая ценность. В жизни вообще очень мало вещей, которые могут опять и опять казаться неожиданными, сильно брать за душу. Можно по пальцам перечесть: очередное знакомство с женщиной, случайно услышанная красивая мелодия, восхождение на горную вершину, прыжок с парашютом. Сколько раз в доядерной жизни он сидел вот так на постели, с полуобнаженной девушкой? Не столь уж и много. Но все эти женщины были не похожи друг на друга. Одна любила долго и бесконечно рассказывать о своей жизни, другая с таким умильным прилежанием занималась сексом, третья… Да, впрочем, стоит ли вспоминать? И все они были чем-то похожи. Быть может, своей хрупкостью? В постели любая, даже самая сильная женщина, становится хрупкой. Потому что она снимает маски повседневной жизни. Она готова расплавиться от твоих объятий.
Маша потянулась к нему и защекотала волосами. Влажные губы коснулись его щеки. Горячий шепот залился в ухо.
— Нет, я передумала. Я не хочу вина. Я хочу тебя!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Комната была светлой и просторной. Несколько вытянутая, подобно вагону, она заканчивалась широким окном с гардиной и нежно-розовыми шторами. Обои на стенах по цвету отдавали чем-то леденцовым, ромашковым. В потолок были вделаны китайские диодные светильники. Под ногами липко чавкал паркетного цвета линолеум. Пахло известкой и чистым полом.
Жилплощадь оказалась недурно обставленной. У одной стены стоял совсем новенький еще диван, у другой — элегантная стенка-шкаф с большими, круглыми, под цвет штор, ручками на дверцах. Старовато выглядели только журнальный столик у стенки и убого залепленный магнитными лубочными картинками холодильник.
— Господи, какая прелесть! — искренне обрадовалась Маша.
Костя покосился на нее и заметил, как засияли ее глаза, словно радуга заиграла на таинственной заводи.
— Тебе правда нравится? — спросил он.
— Ну конечно. О лучшем я и не мечтала.
Муконин подошел к шкафу и поставил сумку.
— Я заплатил коменданту за три месяца вперед.
— Спасибо. — Маша села на диван и снова осмотрелась. — Хочешь, я отдам тебе деньги?
— Ни в коем случае.
В груди затеребило. Банальные пустые фразы. Сколько тайного смысла кроется за ними! Нужно выждать необходимых пять минут. Проторчать пять минут для приличия, и уйти. Только как их убить?
Косте не хотелось глядеть в ее сторону. Он подошел к окну, отдернул штору. Утреннее солнце уже отвоевало часть двора. На горизонте торчала иссиня-черная башня небоскреба. Такой же глухой двор, как там, у вокзала. Перед Костей ясно возник образ того парня с заячьей губой. Как он тогда сказал? «Сдохнешь, падла! Через месяц, другой — сдохнешь». Что бы это значило? Да просто лай озлобленной собаки. Не стоит придавать значения.
За спиной послышался тихий вздох. Муконин приоткрыл створку пластикового окна. В лицо дыхнуло теплой сырой свежестью. Плюс десять, не меньше, решил Костя. Потрогал батарейный стояк. Прыщавая труба едва теплилась.
Он повернулся лицом к Маше. Свет из окна четче обозначил черты ее лица. Немой вопрос печального Пьеро.
— Тебе помочь разложиться? — спросил он, чтобы что-нибудь спросить.
— Спасибо, я сама, — прозвучал ожидаемый ответ.
Ему стало легче.
— Я зайду вечером, — напомнил он.