Гражданская Рапсодия. Сломанные души
Шрифт:
Некрашевич не сдерживал иронии, когда рассказывал об этом, а Толкачёв подумал: как бы отреагировал сам Некрашевич, если бы в бой не взяли его?
Но что бы там ни было, Хованский прав в своём решении. Не женское дело ходить в атаку. Толкачёв видел этих доброволиц, когда шёл по коридору в кабинет полковника Звягина. Они стояли у дверей столовой комнаты – стайка бесноватых пичужек. Хрупкие, красивые, в новеньких гимнастёрках. Молодые. Старшей вряд ли более двадцати. Куда они спешат, куда рвутся? Сидели бы дома. Каждая капелька пролитой ими крови никогда и ни чем не оправдается.
Сквозь
– Батальон… на погрузку!
По платформе быстрым шагом шёл Парфёнов. Увидев Толкачёва, он призывно махнул рукой.
– Володя, в штабном вагоне совещание, поторопись. Господа офицеры, вас это тоже касается!
Под штаб определили бывший вагон-ресторан. Вслед за Парфёновым Толкачёв поднялся в тамбур, топнул сапогами об пол, стряхивая налипший снег. В вагоне было тепло, пахло картофельной похлёбкой и жареным луком. В дальнем углу у буфетной стойки сидел денщик – пожилой солдат в застиранной гимнастёрке – и подкладывал в топку водяного котла тонкие чурки. Толкачёв опустил ворот шинели, расправил лацканы. В вагоне было просторно. Гостевые столики демонтировали и на их место поставили длинный дощатый стол, на котором разложили карту Ростова.
Вагон качнуло, подвешенные под потолком керосиновые лампы вздрогнули и заколыхались. Штабс-капитан Некрашевич посмотрел на податливые огоньки и перекрестился:
– Поехали.
Вдоль стола встали командиры рот и взводов. Хованский стоял в центре; молодой, лет тридцати трёх, но уже полковник, с лёгкими залысинами, среднего роста, со знаками орденов святого Владимира и святой Анны на мундире. Был ещё один знак в петлице, но Толкачёв никак не мог разглядеть его. Хованский слишком низко склонился над картой и водил над ней ладонью, будто творя магические заклинания.
– Общий план предлагаю такой, – говорил он. – Высаживаемся на станции Нахичевань, закрепляемся и начинаем движение к городу. Вдоль железной дороги встык на Балабановскую рощу наступает Офицерская рота. На правом фланге батальон Донских пластунов. Сейчас они сосредотачиваются в станице Александровской, и к утру должны войти в Питомник. Задача: захват посёлка Темерник. Это ключ к Ростову. Юнкера пойдут слева от дороги. Парфёнов, на вашу долю Нахичевань 7 и казармы двести пятьдесят второго запасного полка. Сможете взять – хорошо, не сможете, хотя бы свяжите их боем, пока пластуны не войдут в Темерник.
7
Нахичевань-на-Дону в то время являлся пригородом Ростова-на-Дону.
После Хованского слово взял полковник Звягин. Он начал обрисовывать сложившуюся в Ростове обстановку. По его словам выходило, что силы ростовского гарнизона, подчиняющегося Войсковому правительству, разбиты, а их остатки сосредоточены в районе железнодорожного вокзала. Сколько они продержаться неизвестно, поэтому необходимо как можно скорее прийти к ним на помощь. О численности большевиков сведений нет, кроме того, что они в несколько раз превосходят отправленный на штурм Ростова отряд. По самым скромным подсчётам их не менее двух-трёх тысяч человек. Эту цифру Толкачёв уже слышал и, значит, главный козырь в руках добровольцев – внезапность. К тому же на помощь ростовскому военно-революционному комитету пришли моряки-черноморцы на трёх вспомогательных судах при нескольких орудиях.
Звягин говорил быстро, подкрепляя свои слова взмахами рук. Нервничал. Сил для атаки было мало, это понимали все. Парфёнов слушал полковника, опустив голову и покусывая губы. Толкачёв подсчитывал в уме, сколько патронов потребуется для ведения полноценного многочасового боя, и морщился, понимая, что патронов не хватает. Господи, чем они думают, когда начинают такую операцию?
– У кого есть вопросы? – спросил Звягин.
Толкачёв поднял руку.
– Господин полковник, позволите?
– Пожалуйста.
– На станции мы получили по два подсумка патронов на человека. Этого не хватит даже для одной атаки. Поддержки никакой. Ни пулемётов, ни артиллерии. В лучшем случае мы зайдём на городскую окраину. А потом что же, в штыковую? Но у нас в кадетской роте мальчишки четырнадцати-пятнадцати лет. Как прикажете быть?
Звягин указал на него пальцем.
– Толкачёв, если не ошибаюсь?
– Так точно.
– Понимаю ваши опасения. Да, патронов мало, но на данный момент мы изыскиваем возможности пополнить наши запасы. Кроме того, вскоре подойдёт Сводная Константино-Михайловская батарея штабс-капитана Шоколи. Это облегчит выполнение общей задачи.
– У Шоколи в батарее ни одного орудия, – пробурчал Некрашевич.
Сказано это было негромко, и Звягин не услышал штабс-капитана, либо сделал вид, что не слышит. Хованский молчал; нависнув над картой, он теребил прищуренными глазами серые прямоугольники ростовских и нахичеванских кварталов, и ничто другое, по всей видимости, его не интересовало. Остальные тоже молчали.
– Если вопросов нет, – Звягин облегчённо выдохнул. – Тогда все свободны. Господа, прошу как можно скорее довести намеченные задачи до личного состава ваших подразделений.
Из штабного вагона выходили в сутолоке. В тамбуре закурили. Мезерницкий неосторожно достал пачку папирос «Месаксуди», её тут же опустошили.
– Изыскивает возможности… – Мезерницкий выругался. – Несколько казачьих полков стоят под Таганрогом, четыре полка в Новочеркасске. Какие ещё возможности?
– Мстислав, ты как будто не проснёшься никак, – пыхнул папиросой Скасырский. – Не будут казаки воевать, не хотят. Не веришь Донскову, поверь мне. Большевики распропаган… Тьфу ты слово какое!
– Распропагандировали, – подсказали ему.
– Именно. Надо было вешать этих большевиков ещё месяцев шесть тому назад. Сейчас бы здесь не стояли.
Толкачёв окликнул Некрашевича.
– Штабс-капитан, скажите, у вас в роте не числится подполковник Липатников?
– Это такой седой, невысокий, друг Болотина?
– Болотина не знаю, но всё остальное верно.
– Остался на Барочной в карауле. А что? Знакомец?
– Да… просто хороший человек.
Некрашевич кивнул.