Греция. Лето на острове Патмос
Шрифт:
Через несколько дней, когда я уже мог о случившемся шутить, я рассказал о ночном приключении Стелиосу и Варваре. Когда они отсмеялись, я обратился к ним с просьбой:
— Вы не могли бы оказать мне услугу? Если вы когда-нибудь надумаете прирезать петуха, дайте мне знать.
— Зачем? — спросили они.
— Я хочу его съесть.
Стелиос расплылся в широкой понимающей улыбке.
Шло время.
Как-то раз, где-то через полтора года, я вернулся вечером в домик на холме. Я устал — весь день занимался ремонтом в нашем новом жилище. Меня окликнула Варвара. Она стояла в дверях кухни, служившей им с мужем еще и спальней, и держала в руках миску супа. За ее спиной маячил Стелиос. Варвара всегда нас чем-нибудь подкармливала, поэтому я не придал происходящему особого значения. Я поблагодарил хозяйку и взял у нее миску.
— Ух ты, — качнул головой я, глянув на содержимое, — куриный бульон.
Улыбки на лицах хозяев на какое-то мгновение стали шире.
— Что такое? — спросил я.
— О петин ос су! — произнес Стелиос. — Твой петух!
Я победил. По крайней мере тогда мне так показалось.
Бульон оказался вкусным, однако, вопреки ожиданиям, я не испытал того чувства удовлетворения, на которое рассчитывал. Во-первых, петух был старым, всю жизнь бродил по двору, и мясо на его ногах оказалось жестким, словно у старого футболиста. Во-вторых, я должен был признать, что, несмотря на все сказанное и сделанное, он был благородным противником, честным тружеником и подлинным хозяином положения. В-третьих, пока я ел суп, я заметил его наследника — молодого, полного сил, который уже приступил к выполнению обязанностей.
Так что по большому счету радоваться мне было особо нечему.
Комненус (окончание)
Вскоре после того, как мы перебрались в новый дом, удача постепенно начала отворачиваться от меня. Возможно, причиной тому стала посмертная месть петуха или, что более вероятно, пожилая женщина, неожиданно появившаяся у калитки в тот самый день, когда мы наконец переехали. Это случилось ясным октябрьским утром, примерно через восемнадцать месяцев после того, как строители поклялись, что наш дом вот-вот будет готов.
Ей было лет шестьдесят-семьдесят. Она носила черную широкополую тюлевую шляпу, элегантный черный костюм, который вполне мог оказаться и фирмы «Шанель», две ниточки жемчуга на шее и кучу драгоценностей на руках. Ее лицо было слегка присыпано пудрой, слезящиеся голубые глаза подведены карандашом, а на губах красовался толстый слой красной помады. Однако в ее осанке, в каждом ее жесте чувствовалось невероятное достоинство, свидетельствовавшее о том, что юность она провела в лучших салонах и пансионах благородных девиц.
Ее сопровождал донельзя смущенный Еврипид, подвезший ее до пляжа на такси. Не вызывало никаких сомнений и то, что ему пришлось проводить ее до нашего дома по руслу высохшей реки и всю дорогу выслушивать длинный список причиненных этой даме обид, за которые она вскоре собиралась призвать нас к ответу. Я ни разу не помню, чтобы Еврипид прежде снимал с себя панаму. Сейчас он стянул ее с головы, обнажив блестящую лысину в обрамлении седеющих волос, и с почтительным видом комкал в руках.
Я увидел ее с кухни и поспешил на тропинку, ведущую к воротам, чтобы встретить гостей. Я поздоровался по-гречески. Дама ответила на французском. Говорила она правильно, но с сильным акцентом.
— Я мадам Буссе, — заявила дама. — Вы находитесь на моей собственности.
— Прошу прощения? — переспросил я, оглядываясь в поисках поддержки. Помощи ждать было неоткуда. Даниэлла с Сарой были в домике на холме и собирали вещи.
— Вы находитесь на моей собственности! — повторила дама и глянула мне за спину на дом.
Вдруг до меня дошло, кто стоит передо мной. Дальняя родственница семейства Комненус, седьмая вода на киселе, которая унаследовала часть прав на дом, после того как умер один из проживавших в Египте двоюродных братьев, находившихся с семейством в более тесном родстве. Она была единственной из тридцати пяти наследников, отказавшейся подписать документы на передачу собственности Мелье. Наши адвокаты заверили нас, что эта дама практически ничем нам не угрожает, и мы забыли о ее существовании.
По всей видимости, отделаться от нее будет не так-то просто. Совсем как от петуха.
С другой стороны, она относилась к той категории людей, которые изначально настроены на скандал. Почтительное отношение к ним полностью их обезоруживает.
— Ах да, — произнес я, отходя от первого потрясения, — так вы мадам Буссе! Как же я рад наконец-то с вами познакомиться. Не желаете ли вы зайти на чашечку кофе?
Ее глаза на мгновение озадаченно распахнулись.
— Нет! — Решительной походкой она обогнула меня и направилась вдоль террасы.
Мы с Еврипидом, словно два лакея, неотступно следовали за ней. Еврипид чуть слышно бубнил, извиняясь передо мной:
— Тома, клянусь, я не знал, кто она такая!
Мадам Буссе замерла на мгновение на террасе, кинув взгляд через поля в сторону моря, поблескивавшего в лучах утреннего солнца где-то в трехстах метрах от нас. Затем она направилась в сад к колодцу, обсаженному пихтами. Там она снова остановилась и огляделась.
— Когда-то я сюда приходила маленькой девочкой, — промолвила она, когда я подошел.
Я молчал, ожидая продолжения, но больше она так ничего и не произнесла.
Я спросил, не принести ли ей стул.
Она повернулась ко мне. Взгляд ее чуть смягчился.
— Да, — ответила она, — спасибо.
Наконец она согласилась выпить чашечку кофе, но при этом наотрез отказалась зайти в дом. По ее словам, он принадлежал мне, а вот колодец в окружении пихт — ей.
Вскоре пришла Даниэлла, разглядевшая с террасы домика на холме странную фигурку в черном, сидящую у нас в садике на стуле и потягивающую кофе.
Мадам Буссе, погрузившись в размышления, провела у нас в садике за чашечкой кофе около часа. Все это время мы наблюдали за ней из дома, а Еврипид стоял у нее за спиной, словно слуга, которым, как дама полагала, он и являлся.
Когда я принес ей еще кофе и подвел Даниэллу с Сарой познакомиться, мадам кое-что поведала о своей жизни. Она выросла в Египте и в семнадцать лет вышла замуж за одного из проживавших там греков. Ее муж, потеряв все после революции Насера, заболел раком и умер, и вот теперь она жила на Родосе в крошечной квартирке наедине с парой безделушек и воспоминаниями — ничего больше забрать из Египта ей не позволили.