Грех и другие рассказы
Шрифт:
— Пошел вон, урод! — сказала она злобно и вернулась к костру. — Дай мне сала, — велела она. — Самогона-то не взял дед? — спросила минуту спустя.
Жилистое, словно нога старого медведя, мясо ели мы, люди в камуфляже, спустя десять лет в городе Грозном, после зачистки, в компании с веселыми рязанскими собрами. Запивали тяжелые, длинные куски дурной, паленой брагой.
Как водится, поначалу собравшиеся за спонтанным столом разговаривали меж собой вдоль и поперек, пытаясь захватить беседой всю компанию разом. Хотя какой, к черту, это был стол — мы выпивали, расположившись прямо на земле,
Сорвав глотки, пытаясь перекричать и перешутить друг друга между первых пяти стаканов, мы немного сбавили обороты, и каждый стал разговаривать с ближайшим соседом — так куда удобнее: стрельнул огонька, а то и сигарету у того, кто рядом сидит, и сразу разговор завязывается, ненатужный, хриплый и мужской.
— А не страшно убивать, — сказал мне мой сосед, обросший серой бородой, глаза — непромытые, форма серая и даже, казалось, скользкая от пыли.
Я и не спрашивал его об этом, и разговоров таких не люблю, потому лишь еле кивнул головой, так, чтоб кивок мой понять можно было как угодно: если хочешь — говори дальше, я послушаю, но сам смолчу; или — ну да, не страшно, но зря ты об этом заговорил; или еще как-нибудь.
— У нас первые двое погибли, едва мы прилетели. А просто сидели на броне и наехали на мину. Командира убило и Толяна. Меня Серега зовут, Серый. Я за командира на первой же зачистке отомстил. Даже фамилию не спросил, ха.
Серый взял кусок мяса и долго жевал, иногда поглядывая на меня, и взгляд его хмельной означал: сейчас прожую и договорю. Хотя по лицу было видно: что дальше говорить, он и сам еще не решил — просто захотелось, чтоб слушали его.
— А вон с Гландой случай был, — неожиданно громко заговорил Серый, указывая глазами на мужика напротив. — Мы стояли у блокпоста, и ему в сферу пуля воткнулась. Охереть, ха. На излете была. Долетела ровно до Гланды, в сферу ткнула и к ногам упала. Гланда! Про тебя рассказываю!
— Сам ты Гланда, мудило, — неприветливо ответили ему, но Серый не обиделся, а захохотал.
— Выпьем? — предложил он мне, уже наливая; все действительно стали пить не разом в десяток глоток, а по двое, по трое — с теми, кто ближе сидит.
Мы выпили: налил он много, полстакана мне, а себе еще больше. Я вдруг заметил, что Серый сильно, глубоко, грубо пьян: видимо, начал с самого утра, если не со вчерашней ночи. Здесь долго люди не пьянеют, хотя пьют жуткими мерами. А потом вдруг становятся даже не пьяными, а — с разрушенной головой, с черными руинами мозга. Потом это проходит, конечно.
— Первых своих я завалил еще до армии. Еще в России, — сказал мне Серый, и глаза его стали красными и сумасшедшими. — Даже не знаю, сколько их всего было. Я теперь стал считать: сколько у меня баб было и сколько трупов. Баб пока больше. Но здесь есть маза выправить дело...
Он пожевал еще и, трудно сглотнув, добавил:
— А я не жалею — тех, кого до армии... Они бандюки были. И я был бандит.
— Я помню.
— Помнишь, блядь. Ни хера ты не помнишь. Ох, как мы постреляли тогда. Не хуже, чем сейчас.
— Ты не был в ... ? — и я назвал свой сельский городок, с картофельными полями, заросшим прудом, березовыми рощами, грязью, колдобинами и крепким, широким асфальтом лишь возле местного завода, который поставлял детали для всероссийского автогиганта.
— Там? — Серый захохотал. — Я? — И он снова захохотал.
Вскоре наш завтрак на траве неожиданно распался, и тот, кого Серый назвал Гландой, увел собров поговорить: вроде бы ему что-то передали по рации.
Я тихо жевал лук, заедая чесноком, — все равно женщин здесь нет, а мужики пахнут так же.
Через полчаса неподалеку снова нарисовался Серый, неожиданно подобранный, но с опухшим лицом и будто бы тяжелой головой, которую он с ненавистью нес на себе.
Серый пристроился у бочки с дождевой водой и долго опускал в нее морду, наливал полный берет и надевал его на голову. Потом злобно тер лицо мощными лапами, как будто хотел сорвать щеки и смыть глаза.
Я отвернулся, мне было неприятно.
Он подошел ко мне сам.
— Я не был в этом городке. Никогда, — сказал он мне. — Понял?
Я снова кивнул и посмотрел на Серого внимательно.
Он вдруг широко улыбнулся, отчего щетина на лице, болезненно топорщась, расползлась в разные стороны, словно тяжелой ногой наступили на ежа.
— Серьезно не был, братишка.
«Хорошо, если так», — подумалось мне.
«Случайность — это божественная ирония, — по буквам выговаривал я настигшую меня мысль. — Но Господь всегда шутит со вкусом и с замыслом. А тут не разглядеть ни иронии, ни загадки».
Славчука убили через два года.
...С той ночи на пруду мне привелось видеть его только однажды. Перед армией я заезжал к деду, мы с ним хорошо поговорили, и я пошел курить, привычно облокотившись о крепкий заборчик: у деда все было крепко.
Славчук копался в огороде, хотя давно уже был, думаю, при деньгах: во всяком случае, в его дворе стояла самая дорогая машина в городке. К нему подъехали братки на двух авто, с погаными лицами и здоровые, как лоси.
Славчук подошел к ним с мотыгой, со всеми поздоровался за руку. Минут десять они разговаривали, произнося совсем мало слов и надолго смолкая в промежутках. Славчук чуть раскачивался, облокотившись на черенок мотыги. Несколько братков посматривали на меня так, что мне хотелось немедленно уйти. Но я докурил одну сигарету и закурил вторую, не сходя с места.
Тогда все еще делили местный завод.
Месяцем позже Славчуку забили «стрелку» возле завода, на пустыре, ночью. Он приехал с другом, сидел в машине, ожидая. Их расстреляли из автомата, выпустив в салон два рожка, а потом подожгли машину с трупами. У Славчука был ствол, но он не успел его вытащить. Убийц не нашли.
Я никогда не был на его могиле да и не знаю, что мне там делать.
Сестры его развелись и мыкаются неведомо где. Мать все болеет, медленно ходит в халатах со множеством карманов, где лежат таблетки. Иногда, по дороге на пастбище, она останавливается и долго ищет нужную таблетку, бросая в конце концов в рот любую. Корову они еще держат, но она худая и грязная, а огород зарос наглым сорняком.