Грехи наши тяжкие (сборник)
Шрифт:
Зачарованный гневным Дуниным занудством, Ефим Григорьевич слушал её с приоткрытым ртом. Было в ней, было всегда нечто гипнотическое.
Словом, когда мы изложили нашу просьбу, он беспрекословно провёл нас в свою скинию, где полез под кровать, извлёк оттуда бог весть что, два крупных неопрятных кристалла, этакие, знаете, урим и туммим, каковые и подключил к ноутбуку. Кажется, мы с Толиком ошибались, да и Лёша был не прав – насчёт Голокоста. Судя по тому, что замелькало на мониторе, никакой он не жулик и уж тем более не псих. Ну разве что чуточку, как и подобает
Однако вскоре чувство благоговения, с которым я следил за священнодействиями нашего знаменитого земляка, переросло в оторопь, а затем и в панику. Выходит, впервые в жизни по телевизору сказали правду… Опасливо наблюдал я со стороны, как выдающийся человек, следуя подсказкам Дуни Дуевой, определяется с координатами на местности – елозит «мышкой» по всему дачному посёлку. Не по какой-нибудь там компьютерной графике – по живому елозит! Кошмар: радиус действия хроноскопа был даже больше тридцати километров, на которые отстояла от города Дунина дача.
Полезли пугающие мысли о дальнейшей судьбе человечества. Видеть прошлое… Но это же страшно! Этого нельзя делать! Оставьте нам хоть что-нибудь тайное, Ефим Григорьевич, не выворачивайте нас наизнанку… Упаси боже, запустят ваш хроноскоп в производство, станет он обычной бытовой электроникой вроде компьютера – и… Тамарка со мной точно разведётся. А уж о судьбе Толи Чижика и помыслить жутко…
Права полиция! Слышь, мужик! Демонтируй! И чем быстрее, тем лучше… Хотя нет! (Я взял себя в руки.) Сначала пусть покажет, кто нас с Лёшей подставил, а там уже…
Тем временем выбрали точку наблюдения – аккурат напротив буржуинских ворот впритирку к противоположному забору. Изображение было зеленоватое, мерцающее, ночное, иногда разрываемое помехами неизвестного происхождения. Но гениталии обоих львов чернели весьма отчётливо.
К счастью, взгляд мой упал на заранее торжествующую Дуню – и панические мысли схлынули. Пододвинулся поближе к экрану.
Там уже выбирали время. Для начала Голокост кликнул ноль-ноль часов между прошлыми выходными – и причиндалы воссияли. Значит, рано. Назначили час ночи – то же самое. Два часа… Есть! Черны как смоль. Точнее – как спрей…
Стали ускоренно отматывать назад – и на мониторе обозначилось некое шевеление.
– Стоп! – сипло скомандовал кто-то из нас.
Мы впились глазами в неподвижный ноктюрн (ночь тогда, надо полагать, выдалась безветренная) – и ёкнуло сердчишко. Пригрезилось нечто невероятное, но от этого ничуть не менее ужасное: сейчас на экране, может быть, слева, а может, справа, покажемся, воровато озираясь, мы с Лёшей – и у каждого в руках по баллончику…
Лёша, как он признался позже, ожидал увидеть на экране саму Дуню.
Оба, как водится, промахнулись.
Я же говорил, что мысли у всех совпадают! Какой-то мальчишечка лет одиннадцати, по всему видать, местный Том Сойер, сноровисто обработал сначала одного льва, потом другого – и сгинул.
Несколько секунд все молчали.
– Вот… – с трагической ноткой в голосе промолвил наконец Ефим Григорьевич. – А они говорят: демонтируй…
Мы сдавленно поблагодарили нашего знаменитого земляка и, простившись, вышли в поздний августовский вечер. Горели фонари, шуршали акации, по асфальту гуляли смутные тени. Я украдкой покосился на Дуню Дуеву. В неверном ночном освещении лицо её показалось мне смущённым – и я понял вдруг, чту она сейчас должна чувствовать. Первое поражение в борьбе за правду… Да это же катастрофа! А тут ещё вспомнилась читанная в интернете мулька о том, как с помощью гипноза вылечили некую тётеньку от склочности, вороватости, клеветничества, а та пошла и утопилась. И что-то стало мне совсем скверно. Не дай бог…
В молчании добрались до перекрёстка. Зажёгся красный. Дуня Дуева очнулась, вздохнула и, словно бы дивясь испорченности нашего мира, покачала крупной своей головой.
– Ну, значит, и прошлое уже подделывать научились… – удручённо сказала она.
Бакалда, июль – август 2013
Розыгрыш
– А теперь попросим виновника торжества!
Испытывая сильнейшую неловкость, выхожу на сцену. Должно быть, вид у меня самый что ни на есть нелепый, поскольку зал отзывается одобрительным гулом.
Стою и озираюсь с глупейшей улыбкой.
Как же меня провели!
Потом замечаю, что на сцене я не один: шагах в пяти возвышается девушка с букетом, и самодовольно жмурится ведущий.
– Надеюсь, вы на нас не в обиде? – дружески осведомляется он на весь зал.
В обиде ли я на них? А ведь пожалуй что и в обиде. Уж больно жесток был розыгрыш. Впрочем, столько во мне сейчас намешано взаимоисключающих чувств, что поди пойми, которое из них сильнее. Тут и досада на собственную доверчивость, и злость на устроителей, и счастье при мысли о том, что весь приключившийся со мной кошмар оказался не более чем шуткой.
– Вы действительно полагали, будто страна, в которой вы живёте, взяла вдруг и рухнула?
Зал освещён не менее ярко, чем сцена. Нахожу глазами актёра, исполнявшего роль Горбачёва. Он откидывается на спинку кресла и приветливо машет мне ладошкой.
– Да… – сипло признаюсь я.
– И вас не удивило, с какой лёгкостью это произошло?
– Удивило…
– И тем не менее вы ничего не заподозрили?
– Нет…
– Почему?
– Знаете… – В горле становится шершаво, я откашливаюсь. – Всё было так достоверно…
– Поаплодируем исполнителям! – восклицает ведущий – и публика отвечает рукоплесканиями.
– Ну хорошо, – продолжает он. – Девяностые годы! Танки палят по Белому дому… И неужели ни разу в ваше сердце не закралось сомнение в подлинности происходящего? Чтобы глава государства расстрелял из танков Парламент! Да и сама мысль, будто ведущую мировую державу может возглавить алкоголик, не отвечающий за собственные поступки…
Актёр, игравший Ельцина, с благостной широкой улыбкой кивает мне сединами из зала.