Шрифт:
Боги риска
– Какого рода проблемы? – спросил Хатч. У него, уроженца поселения близ долины Маринера, почему-то не было вольного тягучего выговора этих краев Марса. Голос Хатча шуршал, как плохо настроенная рация.
– Да не такие уж, – поспешно вступилась за него Лили. – Правда же, Дэвид, ничего такого? Даже и не проблемы, в общем то. Просто неудобство.
– Неудобство, – эхом повторил Дэвид.
Повисла неуютная пауза. Дэвид теребил пальцы, вытягивал по одному, пока не хрустнут суставы, потом переходил к следующему. Он был на полголовы выше Хатча, но не мог поднять взгляд выше груди худощавого мужчины. Дэвиду через два месяца должно было исполниться шестнадцать, а чувствовал он себя не старше шести. Хатч
– Не держи в себе, Крошка, – сказал Хатч. Это была их старая шутка – семья Дэвида до Марса была полинезийской, и генетика в сочетании с третью земной гравитации подарили ему два метра роста и некоторую пухлость. – Выкладывай. Что, пропала партия?
– Нет, что ты. С партией все нормально. Просто к нам приехала пожить моя тетя Бобби. Она теперь все время там. Все время. Приду домой – а там она.
Хатч нахмурился, склонил голову набок. Лили обняла его, прижалась потеснее. Хатч повел плечом, но отстранять ее не стал.
– Она знает, что ты стряпаешь?
– Ничего она не знает, – ответил Дэвид. – Просто целыми днями тягает гантели и смотрит видео.
– Тягает гантели? – переспросил Хатч.
Тень улыбки в его голосе сразу помогла Дэвиду расслабиться. Он решился заглянуть в глаза цвета крепкого чая.
– Она служила в десанте.
– Служила?
– Там что-то такое случилось. Вроде как она ушла в отставку.
– Значит, уже не десантница. А теперь что она такое?
– Просто охрененная неприятность, – сказал Дэвид, не без удовольствия позволяя себе грязное словечко. В доме Драперов допускались, самое большее, «черт» и «проклятый». За «охрененную» ему бы устроили жуткий скандал. А о других выражениях он и подумать не смел. – С этой партией все нормально. Но со следующей будет труднее. Мне теперь дома готовить невозможно.
Хатч, откинувшись назад, наполнил комнатушку смехом. Лили расслабилась, и морщинки беспокойства на ее гладкой, как яичная скорлупа, коже пропали.
– Ну, ты даешь, – выговорил Хатч. – Я уж думал, правда проблемы. Думал, придется сказать людям, что лишился лучшего повара.
Дэвид подобрал свой рюкзак, порылся в нем, вытащил побрякивающий пластиковый флакон. Хатч, содрав крышку, высыпал себе на ладонь четыре или пять розовых таблеточек и одну передал Лили. Та забросила таблетку в рот, как карамельку. 2,5-диметокси-4-N-пропилтиофениламин представлял собой антагонист серотониновых рецепторов, разлагавшийся в числе прочего на окислитель моноамина, 2,5-десметокисин. Ингибитор. В ближайшие полчаса эйфория будет разгибать суставы Лили и поднимать ей настроение. Галлюцинации придут только через час, а может, и полтора, зато их хватит на всю ночь. Она постучала таблеткой по зубам, погоняла ее языком, ухмыльнулась Дэвиду. Тот, почувствовав приближение эрекции, отвел взгляд.
– Ты хорошо поработал, Крошка, – сказал Хатч, доставая ручной терминал. Тихий гудок сообщил о переводе. На секретный счет Дэвида поступило еще немного денег – хотя он этим не ради денег занимался. – А теперь насчет тетушки. Как она повлияет на твое расписание?
– Ну, учебной лабораторией я по-прежнему могу пользоваться, – объяснил Дэвид. – Могу записаться на больше часов. Старшим первая очередь, так что слишком сложно не будет. Просто…
– Э, нет, – перебил Хатч, – лучше не рисковать. Говори-ка, сколько тебе потребуется времени на следующую партию; в смысле как уложишься?
– Думаю, самое малое – две недели, – сказал Дэвид.
– Они твои, – махнул отмеченной шрамом рукой Хатч. – Нам
– Ага.
Худой мужчина поднялся. Дэвид никак не мог решить, сколько Хатчу лет. Старше него и Лили, моложе родителей Дэвида. В этот просвет укладывались бесконечные варианты. Хатч накинул свой пыльно-красный плащ и достал из кармана коричневый вязаный колпачок, встряхнул, как хлыстом щелкнул, и натянул на белесые волосы. Лили встала одновременно с ним, но Хатч, взяв девушку за голое плечо, развернул ее к Дэвиду.
– Ты не проводишь мою девочку в мир живых, Крошка? У меня еще дела.
– Ладно, – согласился Дэвид.
Лили стянула с лампы свой платок, и грязная комнатушка ярко осветилась. Хатч насмешливо отсалютовал тремя пальцами, разгерметизировал дверь и вышел. По правилам Хатч покидал место встречи первым, а через десять минут мог уйти и Дэвид. Он точно не знал, куда уходит Хатч, и, пока Лили была здесь, с ним, не хотел знать. Она прислонилась к нему, от нее пахло вербеной и девушкой. Она была годом старше, а он мог пристроить подбородок ей на макушку.
– У тебя все хорошо? – спросил он.
– Да, – глуховато и мягко ответила она. – Начинает пробирать.
– Вот и хорошо. – Он прижал ее к себе чуть покрепче. Она опустила голову ему на грудь, и оба молча провели эти драгоценные десять минут.
Семь общин – их называли районами, – разбросанные по северной оконечности залива Авроры, составляли Лондрес-Нова. Город, если это можно так назвать, глубоко зарылся в тело Марса, используя грунт как изоляцию и антилучевое покрытие, а на поверхность пробивались только десять куполов. Здесь жили и работали сорок тысяч человек, высекающих себе пространство в неподатливом камне новой родины – Марса. Станции «трубы» образовали простую сеть, которая определяла форму и структуру общества. Единственной станцией, связанной со всеми районами напрямую, был Атерпол, он де-факто и стал центром города. Солтон располагался под крупнейшим агрикультурным куполом, и от него по поверхности шел монорельс к обсерватории Дханбад-Нова, поэтому в нем концентрировались отделения верхнего университета и технические лаборатории. Нижний университет устроился в Брич-Кэнди, где жила семья Дэвида. Нариман и Мартинестаун с первой волны колонизации стали промышленными и энергетическими районами, а когда их потеснили новые технологии, вступили в борьбу за перестройку и новое предназначение. Иннис-Дип и Иннис-Шэллоус располагали всего одной линией «трубы» на каждый район, что превращало их в тупики и рай для тех марсиан, которые почти уподобились астерам – асоциальным, независимым и нетерпимым. Адрес в любом из Иннисов был меткой маргинала – опасного или беззащитного. Лили жила в Шэллоус, а Хатч – в Дип.
При всех различиях между районами станции «трубы» всюду были одинаковы: высокие сводчатые потолки, свет полного спектра и какофония гулких отголосков: в воздухе смешивались объявления и блеющая музыка настенных пленочных видеомониторов, накатывающая волнами реклама ларьков, торгующих едой и одеждой. Сверху за всем присматривали камеры слежения; программы распознавания выхватывали из толпы лица и помечали их именами. Воздух, кажется, всегда пах озоном, дешевой едой и мочой. Афиши из полимерной пленки все были на один манер, что бы ни возвещали: занятия йогой, просьбы вернуть потерявшихся животных или самодеятельные концерты. Дэвид бывал в городах долины Маринера и под горой Олимп – станции «трубы» там такие же. Единственная объединяющая черта марсианской культуры.
Дэвид провел Лили сквозь толкотню на станции Мартинестаун. Он пристроил сумку на плече так, чтобы не мешала девушке взять его под руку. Ее походка с каждым шагом становилась все более шаткой. Лили обвилась вокруг него, как плющ на колонне, так что он ощущал напряжение ее мышц, различал его и в голосе, когда она заговаривала. Зрачки у нее сузились от наслаждения и каскада химических процессов в мозгу. Он гадал, что ей видится.
– Ты сам никогда не пробовал? – спросила она, забыв, что делает это уже в третий раз.