Греховно и неприкосновенно
Шрифт:
– У меня имется на это протокол-разрешение с его подписью.
– А зачем ему понадобилась эта операция?
– Чтобы перенестись в мир своего пациента. С чисто научной целью.
– Вы уверены?
– Нет.
– Может быть, тут причиной кукла?
– Кукла как кукла.
– Или Оразд?
– О, вы и про Оразда знаете? Да нет, не верится. Верно, время от времени у него вырывалось, что он хотел бы убить Оразда. Но вы-то понимаете, что это существо... всего лишь умозрительно созданная химера. Попробуй, убей воображаемый образ.
– Заношу в протокол: задержанный утверждает,
– Нет.
– Поподробнее, пожалуйста, о своих сомнениях.
– Не знаю! Ничего не могу понять!
– Не кричите. Тут это не принято. Что еще вы хотели бы добавить?
– Оразд загадочен, вот и всё.
– Вернемся к вопросу о докторе Скиннере. Вы продолжаете утверждать, что три дня назад он был убит?
– Да, в пятницу вечером. Мы работали до девяти, после чего я ушел домой. У доктора Скиннера семьи не было; он мог позволить себе работать допоздна. Примерно в час ночи дежурная уборщица обнаружила его убитым - в собственном кабинете. Вот и всё, что мне известно.
– Уборщица утверждает, что около одиннадцати у него было двое посетителей, мужчина и женщина. У мужчины случился нервный кризис, и он спешно нуждался в помощи.
– Бывает.
– Уборщица впустила их, потому что лицо мужчины показалось ей знакомым: вероятно, это был пациент, который и раньше обращался в клинику.
– Возможно.
– Вы считаете, что убийство - дело рук этой пары, а, доктор Джаспер?
– Я ничего не считаю. Это мог сделать любой наш пациент, ведь они все ненормальные. Но мог и кто-то другой, неизвестно...
– И все это произошло в пятницу, а? Доктор, вы лжете без зазрения совести! Вы покрываете своего босса!
– Мой босс лежит на кладбище номер семь, участок двенадцатый, аллея третья. Можете проверить.
– Но я разговаривал с ним в субботу вечером!
– Не с ним, господин председатель, не с ним, а с его фантомом.
Из дневника Ральфа Хеллера
Тихими ночами, когда принимаются скрипеть несмазанные колеса воспоминаний, я, случается, поднимаю глаза к небу, но звезд на нем нет. Ваши звезды принадлежат вам, ваша вселенная - безраздельно ваша, нам же с Роми остается довольствоваться утомительным отсутствием пространства, но с теснотой это не имеет ничего общего.
Hногда у нас идет дождь, хотя облаков нету; подозреваю, что это проделки Оразда, который старается напомнить нам о чем-то, принадлежащем прошлому, благословенному миру, существующему в трех измерениях. В том мире у любой маргаритки, драного башмака, здания, чувства - буквально у всего есть свои реальные икс, игрек и зет.
Оразд нарочно посылает нам дождь, таково его понимание добра, но мы с Роми дождю не рады, он ведь тоже выдумка, как и надоедливый ветер и никому не нужный прилипчивый свет.
Я, Роми, заботы Оразда и наша печаль - вот и всё, что у нас есть.
У Оразда свой мир, проникнуть в наш он не в силах, а потому и просовывает порой через преграды пространства-времени то, что, по его мнению, нам необходимо. А нам ничего не нужно. Мы утомлены. Вначале мы предпринимали разные путешествия, бродили, обошли всё вплоть до горизонта (он здесь реальный, а не воображаемый) -
Да и что за интерес? Одни и те же шутки, все тот же тир, все те же свистульки, все та же сахарная ватализнул пару раз и нет ее. Все так быстро приедается. Мирок как мирок - лизнул пару раз и нет его.
Таков и наш мир, мой и Роми.
Иногда она провозглашает, что это нормально, чтобы мир был таким, чтобы любая жизнь проходила в замкнутом пространстве, его ведь никому не отпущено вдоволь, что у каждого - свой предел, свой горизонт. Может быть, коллеги Оразда (он называл их "гоголевскими писаришками") не только от нас заперли на вечные времена всё подлинное, неподдельное. Может быть, в Музее мира действительно открыто всего несколько залов. И верно: дальше, чем проникает твой взгляд, не заглянешь; больше, чем позволяет мысль, не обмыслишь. Выше головы не прыгнешь!
Дверь захлопнули у тебя перед носом, тут уж подглядывай - не подглядывай... Это Роми так считает, но я с ней не согласен. Человек заслуживает большего, ему нужна высота, у человека есть право на размах. Это свое право он выстрадал.
Ну, ладно: размахнулся ты и машешь, машешь... а дальше?
– спрашивает Роми.
Если как следует махать, полетишь, - говорю я.
– Ага, пока не ткнешься, трепыхая крылышками, в колпак, под которым мы все сидим, - не сдается она.
– Вот он, ПРЕДЕЛ. Предел есть у всего, мой дружочек. Он и богу поставлен - ведь его существование зависит от того, верят в него или нет.
Ни одна из осей координат не является бесконечной.
Ни один аргумент не является абсолютным. Даже любовь не абсолютна. Любовь в особенности...
Почему это так?
– спрашиваю ее я. Потому, Ральф, что разум - это штука всеядная, он ничем не брезгует.
Учует, что где-то ему может сойти с рук, и сразу туда.
Все-то ему нужно знать, вот жадность, прямо вылитый ростовщик.
Да если б ему позволили узнать ВСЕ, он и от этого не отказался бы, лишь бы испытать эгоистическое удовлетворение от того, что знает.
Развратничая с тайной, разум неутомим. А что потом? Потом приходит тоска, безразличие и одиночество. Таков грязный трюк, который преподносит нам мозг: сперва ему надо всё знать, а потом, когда узнает, ему становится тоскливо. Ты бы что выбрал, а, Ральф, -не знать или испытать тоску? Испытать тоску, отвечаю.
– А я бы хотела не знать, - говорит Роми.
Скоро пойдет дождь, надо поискать укрытие. Гденибудь здесь, в нашем мире. Этот мир не принадлежит вам, не принадлежит он и Кондору, Оразду; это не Ярмарочный мирок. Мир этот наш с Роми, он обнесен оградой, которую мне хотелось бы разбить, да вот не знаю - нужно ли. Роми сеет в моей душе сомнения. Не знаю. Я уже ничего не знаю. Устал я скитаться, а на одном месте оставаться не в силах.