Гремучий студень

Бабицкий Стасс

– Вот так так! – воскликнул Митя.

– Помилуйте, да зачем же вам это скрывать?! – вторил ему Островский.

Тигаев закусил губы, примериваясь, как лучше начать.

– Видите ли, господа, – заговорил он вкрадчиво, – в театре нашем есть одна маленькая тайна, можно сказать – семейная. Наша труппа – одна большая семья. Вот и вам, как родным людям, она откроется. Искренне надеюсь, что и вы, как родные люди, сохраните нашу семейную тайну…

– Тянет, ирод, – не выдержал драматург. – Да говорите уже!

Но ответил ему Мармеладов:

– У Столетова есть двойник.

Последовала немая сцена, в лучших

традициях русского театра. Островский схватился за бороду, а брови его от изумления полезли на лоб, писатель будто бы растягивал лицо в противоположные стороны. Митя подался вперед и нелепо застыл с разведенными руками, словно испанский кабальеро в замысловатом танце. Тигаев же выпучил глаза и распахнул рот, сделавшись похожим на жабу.

– Не удивляйтесь, ведь лишь в этом случае все сходится, – Мармеладов помолчал, собираясь с мыслями. – Мы установили два факта, которые исключают друг друга. В воскресенье, одиннадцатого октября в пять часов пополудни, г-н Столетов подписывал протокол в полицейском участке об инциденте с бомбой и ограблением. И в это же самое время он ужинал в доме г-жи Д. Возможно ли, чтобы все актер был сразу в обоих местах?

– Невозможно! – выдохнули все трое в едином порыве.

– Невозможно, – согласился сыщик. – Но это произошло. Столетов появился в двух местах одновременно. Стало быть, где-то его подменял двойник.

– Но который же из них настоящий? – спросил Островский. – Грабитель или… ужинальщик?

– Судите сами, Александр Николаевич. Могла ли г-жа Д., знающая Столетова давно и… Хм… Намного ближе, чем директор сберкассы Шубин и полицейские… Могла ли она обознаться? Нет. Стало быть, в ограблении участвовал подражатель. С момента первого визита в квартиру артиста я не мог понять: зачем он на афишах расписывался. Столетов был, конечно, редкостным эгоистом, но не до такой же степени, чтобы самому себе афиши подписывать на память! А он, получается, учил другого копировать свою подпись. Чтобы тот мог спокойно раздавать автографы, притворяясь Столетовым, и никто бы не заподозрил. Между прочим, вы так и не сказали, за какой надобностью завели doppelganger’а?

– Кого? – не понял Тигаев.

– Двойника.

– А, так бы и сказали, – директор театра подошел к большой афише, прикнопленной на стене. – Знаете, сколько стоит? Копейку. Меньше даже. Что тут, бумага да краска. Но приносит эта афиша тысячи рублей и вот почему, – он постучал пальцем по самой верхней строчке. – Волшебные слова: «в главной роли М. Столетов»! Зритель хочет смотреть на него, даже самый высокий. Что вы думаете, император приедет на Рождество к нам, если на сцене не будет нашего светила?

– Имею на сей счет большие сомнения, – вклинился Островский.

– Вот и я говорю: необходим дубель… ган… Как вы там сказали?

– Doppelganger.

– Он самый – Тигаев понизил голос и воровато оглянулся. – Вы должны меня понять… В последние пару лет наш великий талант стал частенько выпивать. Слишком часто, господа! Раньше позволял себе расслабиться после представления, а сейчас уж и до, и во время спектакля. Вот я и велел Тихвинцеву его подменять.

– Тихвинцев? – переспросил Мармеладов. – Его фамилия Тихвинцев?

– Да. Талантливый юноша, хотя и неизвестный публике. Тащит эту непосильную ношу и не охнет. У нас ведь как? Первый акт Столетов отыграл, и сразу, в антракте, нарезался до полного непотребства. Мы его запираем в гримерной, чтоб проспался, а Тихвинцев на сцену выходит. И никто разницы не различает.

– Неужто так похожи? – недоумевал Митя. – А возраст? Вы говорите юноша, но у Столетова уже борода седая.

– В реальной жизни – два разных человека. Но так ловко подбирает грим и парик… Просто близнец! Да и голосом играет, – талантливый шельмец, – если из кулис крикнет, то невозможно разгадать сам Столетов зовет или Тивинцев, – директор театра снова указал на афишу. – Там вы его фамилию не найдете, потому что стоит она дешевле копейки и нет никакого смысла краску переводить.

– Но вы же сами говорите: талантливый. Может растить его на других ролях, да и создать нового Столетова? Могу в следующей пиесе для него героя симпатичного вывести, – предложил писатель.

– Пустое, Александр Николаевич, не разменивайте ваш гений на подобную галиматью, – Тигаев, словно хамелеон, в один миг поменял отношение к юному дарованию. – Не сможет Тихвинцев звездой стать. Ожоги у него страшные. Шея, грудь, подбородок, – сам рассказывал, как в детстве чуть на пожаре не погиб. Без грима ему только чудище из «Аленького цветочка» играть. Нет уж, в роли Столетова он мне гораздо полезнее. Родион Романович, уговорите полицию не торопиться с оглашением, хотя бы до Нового года. Умоляю!

– Не уверен, что они станут скрывать факт смерти Столетова. Хотя, им нравится отрицать все, что связано с бомбами, – задумчиво проговорил Мармеладов, – Но в любом случае, двойника придется арестовать.

– За что?

– За ограбление сберегательной кассы.

– Ой, бросьте. Это просто шалость, необдуманная выходка… Никто же не пострадал!

– Но деньги-то украдены, – возразил Митя.

– Много?

– Двенадцать тысяч рублей, – отчеканил сыщик.

– Хотите, я вам безотлагательно их отдам? Ровно двенадцать тысяч, – директор театра метнулся к бюро в дальнем углу кабинета. – Еще добавлю, чтобы вышло с прибытком для вас лично. Поверьте, мне эти месяцы больше принесут. Судите сами, третьего дня труппа отбыла с гастролями в Калугу. Граф Воронцов-Дашков, – у него там имение, – не торгуясь, заплатил, лишь бы приехал Столетов. Но играет-то в Калуге Тихвинцев!

– Что представляют? – живо заинтересовался Островский.

– «Позднюю любовь»! Говорят, – тут Тигаев сделал пошлый намек глазами, да еще и губы облизнул противно так, – будто бы граф, таким образом, хочет объясниться одной юной даме в своих чувствах. Он уже не молод, так что поздняя любовь – да-с!

Тигаев захохотал в голос, вздрагивая гладко выбритым подбородком, но в смехе этом не было и капли веселья, лишь злость и самодовольство.

– Когда артисты возвращаются в Москву? – оборвал его Мармеладов.

– Вечерним поездом прибудут. В четверть девятого. Так что, Родион Романович, похлопочете о моей просьбе? – директор протянул пачку банковских билетов.

Сыщик, игнорируя и Тигаева, и его поднятую руку с деньгами, направился к дверям.

– А что, Александр Николаевич, – сказал он на прощанье Островскому, – не желаете написать пьесу о нравах современного театра? Презабавнейшая история выйдет, а прототипов вокруг – как грязи.

XXXIII