Гремучий студень
Шрифт:
– Шта-а-а? – возмутился Порох. – Сам же раньше описывал: брюнет – высокий, тощий, малолетний. А теперь не узнаешь?! Может, ты с бомбистами заодно, чумичка?
Харитон побелел и начал сбивчиво тараторить:
– Зачем заодно? Я же верой и правдой… Но этот совсем не похож. Ошибиться невозможно. Посыльный был волосом светлее и в плечах разлётистее. Да, к тому же у него родимое пятно приметное, на шее и подбородке. Багровое такое.
– Что же ты, падаль подзаборная, прежде ничего про пятно не сообщал?! – Порох набросился на привратника, потрясая кулаками.
– Забыл, – пролепетал стукач.
– Забыл?! Мы за что деньги платим?! Чтобы все запоминал и в тот же день докладывал. А ты…
Он распекал Харитона, даже не взглянув на бомбиста. Потому и не заметил удивления, мелькнувшего в глазах Огонька. Сработал-таки сюрприз! Выдал себя арестованный, а все пошло бы насмарку. Но Мармеладов бдительности не терял.
– Илья Петрович, а дозвольте мне побеседовать с г-ном Пиросом наедине.
– Зачем это? – распаленный Порох огрызнулся и на сыщика.
– Вы лишь время теряете, – спокойно ответил тот. – Этот юноша ненавидит охранку столь сильно, что скорее откусит себе язык, чем выдаст вам, где скрывается Бойчук. А я побеседую с ним по-свойски, как убийца с убийцей.
– Так он вам все и расскажет, – хмыкнул полковник. – А впрочем, обедать пора.
Он взмахом руки прогнал жандармов и Харитона, а следом вышел сам, набросив прокуренную шинель.
– Где тут поблизости хороший ресторан имеется?
Зашагал к выходу, топоча подковами на каблуках. Потом вернулся, подозвал двух полицейских, велел сторожить дверь кабинета и вбегать по малейшему крику. Мало ли что случится…
XXXIV
Мармеладов открыл окно и впустил морозный воздух. Живительный поток ветра разрезал плавающие по комнате пласты дыма на ломтики, словно пудинг.
– Вот так-то лучше. Не понимаю, как можно думать, если такой чад колышется, – сыщик присел на краешек стола, глядя на Огонька сверху вниз.
Тот взгляда не поднимал, сидел, насупившись, не проявляя интереса к беседе. Мармеладова это не смущало, он продолжал говорить вроде бы сам для себя.
– Всегда полезно проветривать. Не только помещения, но и голову. Дым рассеивается, сразу появляется четкость и все становится понятно без лишних вопросов… Хотя, сказать по чести, один у меня все-таки остался: а кто придумал взорвать императора в театре, во время представления на Рождество – Бойчук или Тихоня?
Он спросил как бы невзначай, между делом, и Огонек попался в ловушку, машинально ответил:
– Бойчук. А Тихоня с самого начала возражал, – тут он и осекся, поднял на сыщика глаза, огромные и испуганные. – В-вы откуда про театр знаете?
– А вот представьте, уже третьи сутки размышляю, как бы сам на вашем месте устроил это предприятие, – Мармеладов встал и закрыл окно, пока комнату не выстудило. – За это время много чего мысленно перебрал. Но все, что приходит в голову – самоубийственные идеи, уж слишком цепко стерегут государя нашего. Не подойдешь близко. Всего два варианта и остаются: бросить бомбу в карету, во время августейшей прогулки, или подстеречь Его Величество в не слишком освещенном месте, где телохранители не сразу спохватятся. Логика подсказывает, что лучше бы в этот момент цель была неподвижна. В карету-то на полном скаку попасть сложнее, даже снежком, не то, что тяжелым снарядом. А где император сидит неподвижно достаточно долго? На пирах, ассамблеях и встречах с министрами. Но там всегда светло и пробраться во дворец с бомбой почти невозможно. Остается театр. Александр Николаевич посещает их не так часто, но раз в год на премьере бывает. К тому же в зрительном зале нарочно создают полумрак, и это вам, безусловно, на руку. Устроить покушение там разумнее всего. Поэтому вы не сумели скрыть изумления, когда Порох заговорил про президента Линкольна. Он это заметил, но сделал вывод, что вы удивились самому факту – следователь охранки оказался умнее, чем полагают бомбисты. Это польстило Илье Петровичу, и дальше он решил не копать. Хотя вы-то среагировали на слово «театр»…
Огонек притих и вжался в спинку стула, на лбу его выступили крупные капли пота, но сыщик не замечал этого, он говорил увлеченно, размахивая руками над головой бомбиста:
– Бойчук понимал, что после убийства американского президента, жандармы станут проверять все театральные залы до начала представления и в антракте никого к ложе близко не подпустят. Отсюда вывод: кидать бомбу надо со сцены, так? Вам оставалось внедрить своего человека в театральную труппу. Но не простым статистом – этого могут на премьеру не выпустить, и вся затея прахом пойдет. Нужно было заменить актера, без которого представление для императора невозможно и помыслить… Столетова.
Степка смотрел на сыщика с нескрываемым ужасом. Явление Мефистофеля не произвело бы большего впечатления. Бесовщина! Не может простой человек вот так, одной силой мысли, разложить по полочкам то, что они обдумывали и готовили больше года.
– Понятно, почему Тихоня возражал против этого плана, – продолжал между тем сыщик. – Бойчук обрек его на верную смерть. Если взрывом бомбы не заденет – жандармы сразу пристрелят, а нет, так потом вздернут на виселице. Умирать Тихоне не хотелось, потому он и принес бомбу в квартиру Столетова, чтобы себя обезопасить. Ведь если умрет актер, то и покушение на императора сорвется. Далее, привратник Харитон сказал Пороху про особую примету – пятно на шее, – и вы, Степан, вновь себя выдали. Не сдержали эмоций. Неужели вас так возмущает, что Тихоня дорожит жизнью? Это как-то связано с вашим навязчивым желанием принести жертву на алтарь свободы?
Огонек закивал головой, сбрасывая оцепенение.
– Все заговорщики клялись погибнуть, ради победы над самодержавием, – гордо заявил он. – И любой из нас с радостью обменял свою жизнь на жизнь императора. Но Тихоня, этот трусливый гаденыш…
Мармеладов разглядывал бомбиста с интересом, как редкую диковинку в музейной коллекции: г-н Пирос напоминал рыцарский роман, из которого вырвали несколько страниц и вместо них вшили прокламации, листовки и манифесты. Для него все это – крестовый поход, романтичный и овеянный идеалами. Сами себе юноша видится благородным паладином в сверкающих доспехах. Он и не убийца вовсе, только наивное и простодушное орудие, которое используют другие люди.
– Стало быть, это Бойчук наказал Тихоню за трусость? Я-то сразу понял, еще по описаниям свидетелей, что невозможно обгореть на пожаре таким образом, чтобы подбородок, шея и грудь пострадали, а руки нет. Человек еще подумать не успеет, а руки уж вскинутся. Это инстинкты, они быстрее разума. Но если Бойчук повалил Тихоню на спину… Двое держат за руки, чтобы не вырывался, а третий поливает кислотой из склянки… Например, вот так…
Мармеладов резко опрокинул стул с привязанным бомбистом, тот аж головой об пол приложился. Схватил со стола графин и начал лить из него воду на горло арестанта.
– Кислотой или щелочью, тут я, признаться, не настолько сведущ…
Степка заорал от неожиданности, боли и страха. Ворвались полицейские и жандармы, но убедившись, что кричал не Мармеладов, вышли на цвпочках, притворив дверь. Привычная картина: допрос с пристрастием. Зачем мешать?!
Сыщик не оглянулся на дверь, он рассматривал мокрые пятна на рубахе бомбиста.
– Примерно так все и случилось, – удовлетворенно проговорил Мармеладов, поднимая стул с привязанным арестантом в прежнее положение. – Ожог не только от огня возникает. А Бойчук в химии разбирается, он же бомбы собирал. Держали Тихоню, надо полагать Рауф и Хруст. Но что же делали вы в это время? Что…