Гремучий студень

Бабицкий Стасс

XXXVII

Порох взбежал по лестнице, обгоняя Митю и жандармов, и первым оказался на смотровой площадке.

– Стой! Не сме-е-ей! – орал полковник, на ходу выхватывая свой револьвер.

Он опоздал всего на долю секунды. Пуля, выпущенная во мраке, с отвратительно-влажным чмоканьем ввинтилась в живую плоть, тут же эту жизнь и отнимая. Послышался звук рухнувшего тела и быстрые шаги по влажному снегу.

Полковник, не задумываясь, выстрелил вслед убегающему человеку. Бежит – значит, признал свою вину. Виноват – значит, заслуживает наказания! Он выпустил три пули, одну за другой.

– Попал! – закричал Порох, прислушиваясь к хриплым проклятиям. –

Клянусь честью, попал!

Три спички чиркнули почти одновременно, оранжевые огоньки приплясывали на ветру, разгоняя мрак. К ним навстречу шагнул человек, не сразу узнаваемый в неверных сполохах.

– Братец, ты жив? Не ранен ли? – Митя обнял приятеля, ощупывая его плечи и голову – нет ли крови.

– Опасную игру затеяли, Родион Романович! – следователь оглядывался по сторонам, не спеша спрятать револьвер. – Ведь бомбист этот, как ни крути, безжалостный убийца…

– Ошибаетесь, г-н полковник! Вы намедни сказали, что заговорщики против царя разделяют мою прежнюю идейку о преступлении… И были категорически не правы. В этой банде не убийцы собрались, а младший класс церковно-приходской школы! Один за любовь, другой из ревности, третий мстить пытался… Единственная опасность, которая мне грозила – замерзнуть и слечь в горячке. Ночи-то уже холодные.

Жандарм зажег фонарь, который принес собой. В круге света они разглядели раненого, ползущего к дубам.

– А я все же думаю, что это был неоправданный риск. Если бы я поднялся по этой лестнице минутой позже, вас бы уже не было в живых! Пристрелил бы вас… Тихоня.

Он пнул убийцу пониже спины, тот застонал, развернулся и вскинул револьвер, но не успел прицелиться. Унтер-офицер наступил на руку, не давая стрелять. Двое подоспевших жандармов разоружили бомбиста и поставили на колени перед Порохом.

– Ошибаетесь, Илья Петрович. Тихоня убит выстрелом в спину, труп вы найдете за клумбой. А застрелил его как раз вот этот господин.

Он вцепился в короткий ежик волос на затылке и вывернул голову раненого.

– Да ведь это г-н Тигаев, – ошеломленно воскликнул Митя.

– Директор театра? – переспросил полковник. – Он-то здесь каким боком?

Мармеладов усмехнулся.

– И опять не угадали! Перед вами знаменитый артист Малого императорского театра Михаил Ардалионович Столетов.

– Эхма! – унтер-офицер трижды перекрестился.

Порох остолбенел, не находя слов, а почтмейстер прошептал:

– Но мы же сами видели его мертвое тело!

– Мы видели мертвое тело в развороченной квартире Столетова. И опрометчиво решили, что это Столетов. Но артист чудом избежал смерти.

– Вы тоже чудом избежали смерти! – пролаял тот, зажимая рану в левом боку. – Отпустите меня, Мармеладов. Я спас вам жизнь! Тихоня уже готов был выстрелить…

– Это вы врете, – спокойно ответил сыщик. – Тихвинцев не собирался меня убивать, во всяком случае, до тех пор, пока не узнает, где спрятаны деньги. Я был в полной безопасности. Но вы скрывались за кустом и выстрелили, едва Лавр заговорил о вашей ненависти к императору. Испугались, что сын расскажет о прежних грехах то, чего мы еще не знаем?

– Сын? – выдохнули в один голос Порох и Митя.

– Долгая история, – отмахнулся Мармеладов.

– А чего мне бояться? Лавруха бы придумал любую гнусность, лишь бы отца оговорить. Он мне бомбу в квартиру принес. Убить хотел, – процедил сквозь зубы Столетов. – Прикажете лишь пожурить мальчонку за это? Оставить без сладкого? Я просто защищался, господа.

Сыщик присел на корточки, заглянул в глаза убийцы.

– Вы заставляли Тихоню бросить бомбу в императора, хотя сын неоднократно давал понять, что не хочет этого. Но вы настойчиво подталкивали его к смерти. Выходит, это Лавр защищался. Он пытался сорвать планы бомбистов, ограбил кассу и тем самым привлек к вашему имени ненужный интерес Охранного отделения. Дерзкую выходку еще можно было простить. А на следующее утро вы обнаружили дома бомбу в бутылке, и поняли, что сын уже не будет прислушиваться к увещеваниям и угрозам. Потому отдали приказ бомбистам – убить его поскорее.

– Подождите! – оборвал Порох. – Я никак не пойму… А кто же взорвался в квартире Столетова?

– По-моему это очевидно, – пожал плечами Мармеладов. – Столетов откупорил бутылку с гремучим студнем и лишь чудом не взорвался. Михаил Ардалионович осознал, что сын задумал убить его и пришел в исступление, – ты помнишь, Митя, артиста иной раз захлестывают эмоции. Потом остыл, пораскинул мозгами и замыслил хитрое исчезновение. Аккуратно поставил бомбу на стол, привязал к горлышку записку и вызвал директора театра срочным письмом. Тот приехал, хозяина дома не застал, обнаружил записку и поднял бутылку, чтобы прочесть. Тут же грянул взрыв. Обезображенный труп полиция с ходу приняла за артиста, благо телосложение у них похожее. Сам же Столетов сбрил бороду, остриг волосы в ближайшей цирюльне, прокрался в кабинет г-на Тигаева и заперся на пару дней – чтобы выветрился алкоголь, руки перестали трястись и литасы [35] исчезли.

35

Мешки под глазами (устар.)

– И как вам такое в голову пришло? – в голосе Пороха слышалась досада, что ни о чем подобном сам он не догадался.

– Кашкин надоумил. Царство ему небесное… Мы обсуждали бомбиста Ярилу – помните того, кудлатого? – и городовой сказал: «Я еще понимаю шевелюру сбрить, чтобы не узнали, но как бы он смог волосы нарастить?» Сначала я пропустил это мимо ушей. Но потом стал размышлять. Столетова без бороды уже много лет никто не видел. Сбрить ее – и не признают в лицо. А по части грима вы истинный гений, – сыщик провел пальцем по щеке актера, стирая толстый слой театральных белил. – Даже Островский не заметил подмены, хотя он с г-ном Тигаевым много лет на короткой ноге. Хитро придумали – шторы задернуть, чтобы дневной свет не проникал. А при свечах грим распознать сложнее. Вы отказывались принимать меня и Митю, поскольку боялись, что мы сможем узнать вас. Но приоткрыли дверь, чтобы подслушать наши пререкания с секретарем, а когда взорвалась бомба в «Лоскутной», дернулись от испуга и не удержали тяжелую створку. Выдали, что кто-то скрывается в кабинете. Вот я и решился привлечь г-на Островского. Отказать писателю, который озолотил театр своими пьесами, вы не могли. Это было бы слишком не по-тигаевски, а потому подозрительно. И вы рискнули. Скопировали голос директора, его походку и манеры, причем скопировали великолепно. Все же вы очень талантливы. Уж простите, что эти аплодисменты запоздали, – сыщик несколько раз хлопнул в ладоши, – но тогда, в кабинете, я не хотел показать, что узнал вас.

– Теперь вы врете, – скривил губы Столетов. – Как вы могли узнать меня?

– Вас выдал смех. Вы засмеялись злобно, так же, как и во время нашего первого визита к вам на квартиру. Даже показалось, что я услышал хохот призрака.

– Смех – так себе доказательство. Ни один суд не примет, – артист продолжал глумиться в лицо Мармеладову.

– Но я же не судья. Мне достаточно и малейшего сомнения. А дальше я проверку устроил, для подтверждения. Вы не сумели повторить слово doppelganger, и не сразу поняли, что оно значит. А в кабинете г-на Тигаева много книг на немецком языке. Гете, Гейне, фон Эйхендорф. И все зачитанные…