Гренадер
Шрифт:
Станкевич сообщил, что профессора Штраубе, преподававшего девушкам психологию и основы гипноза, нашли мёртвым в своей квартире. Обставлено всё как ограбление, но трудно поверить, что у этого книжного червя были какие-то ценности. Кстати, появился в университете он недавно, на кафедре педагогики никто о нём ничего толком сказать не смог, профессор почти не общался с коллегами. Но приём был оформлен по всем правилам, штатная единица в реестре прописана. В общем, придраться не к чему.
Так и шли дни: длинные, тоскливые, наполненные хлеставшим за окном дождём и невесёлыми
Саблина вызвали в штаб дивизии, к самому Стукалову. Рядом с генералом стояла группа офицеров: начштаба, командир 22 полка, его, Саблина, комбат и ротный. Комдив ничем не выражал своего отношения к происходящему. В руках он держал голубоватый лист бумаги с двуглавым орлом, но говорил, не заглядывая в документ, ровным голосом:
– Господин поручик Саблин, Иван Ильич, приказом начальника Западного военного округа его превосходительства генерал-лейтенанта Тухачевского вы выводитесь из гренадерского корпуса. Равно как и ваш заместитель, прапорщик Урядников Анисим, пониженный в звании до зауряд-прапорщика. Остальные гренадеры будут переданы в распоряжение командира Отдельного гренадерского батальона подполковника Осмолова. Вы же, в звании пехотного поручика двадцать второго полка Третьей гвардейской дивизии, переходите в подчинение командира означенного полка и будете приписаны к штабу в должности офицера связи. В приказе оговорено, что зауряд-прапорщик Урядников может проходить службу подле вас сообразно своему воинскому званию.
В обширном, но низком зале Цитадели повисла тишина. Начальник штаба дивизии генерал Эсперов смотрел на нового подчинённого неприязненно, Осмолов с Синицким прятали глаза, во взгляде комполка полковника Рожецкого читалось сочувствие.
– Слушаюсь, ваше превосходительство, – чеканно ответил Саблин.
– Вам надлежит прибыть завтра к начальнику канцелярии штаба подполковнику Строганову к девяти часам утра, – пробубнил Эсперов. – Он введёт вас в курс дела. Да, и бомбочку свою с рукава спороть не забудьте…
Саблин вышел из апартаментов чрезвычайного комиссара слегка пошатываясь. Все знали крутой нрав Тухачевского, но такого он не ожидал. Вывести его из гренадерского корпуса – это позор. Унижение. Наконец, вопиющая несправедливость! Деревянным шагом преодолел он приёмную под насмешливым взглядом адъютанта (этот уже в курсе, крыса тыловая), вышел из бастиона и буквально натолкнулся на Станкевича.
Тот протянул руку:
– Что, досталось?
– Не то слово, – пробормотал Саблин. – Хуже не бывает.
– Не буду бередить раны. Скажу только, Иван, я рапорт подал. Об увольнении из рядов. Перевести в прапорщики и загнать куда-нибудь под Умань я им себя не дам. Лучше буду статским человеком. Здесь же, во Львове, и устроюсь. Или в Киев уеду…
Он с тоской посмотрел в направлении Политехнички.
– Уверен, что так лучше? – спросил Саблин.
– Да, – ответил бывший особист, как отрезал. – Рад был знакомству.
Он круто развернулся и пошёл прочь размашистым
– Я тоже… – тихо проговорил поручик ему вслед.
Приехав на Ветеранов, Саблин узнал, что его вызывает командир комендантской роты штаба.
«Подождёшь», – подумал поручик и пошёл собирать бойцов. Усадил полукругом и сам сел в центре.
– Прощайте, братцы, – сказал, заглядывая в лицо каждого. – Службу под моим началом вы несли как подобает, ни трусов среди вас нет, ни подлых душонок. Дай Бог служить так и впредь. Если кого обидел, так не со зла, не держите обиды.
Тут слова внезапно кончились, и в горле предательски защекотало.
– Ваше благородие, – поднялся Игнат Сыроватко, – и вы нас, если что, не поминайте лихом. Командир вы настоящий, тут любой подтвердит. Сколько раз под пули вместе ходили… Мы вас век помнить будем.
Кто-то достал флягу, кто-то – кружки. Выпили за гренадеров, за Россию-матушку, помянули павших товарищей. Кто-то предложил сходить на могилы бойцов. Похоронили павших воинов неподалёку, рядом со старым еврейским кладбищем. Ротный в своё время ходил к местному раввину, иудеи не противились такому соседству. Гренадеры пошли, прихватив флягу.
Могилы, кресты, скромный обелиск, сделанный руками бойцов. Один на всех. Кто-то неизвестный положил в подножии букетик полевых цветов. У Саблина сжалось сердце. Выпили ещё, чтоб хорошо им, товарищам боевым, лежалось в галицкой земле. Или парят они уже в небесной юдоли? К Богу поближе? Заслужили…
Подошёл Урядников, тихо проговорил, наклонившись к плечу:
– Ваш-бродь, а возьмите меня ординарцем, а? Я ж теперь в унтерах, устав позволяет обер-офицеру ординарца иметь.
– Опомнись, Анисим, – улыбнулся Иван Ильич, несмотря на невесёлую обстановку кладбища. – Я тебе что, полковник?
– А всё равно, ваш-бродь, – не унимался верный Урядников. – Вы теперь при канцелярии будете, вам ординарцем кого зачислить, что умыться. Да и в приказе его превосходительства прописано проходить мне службу подле вас.
– И откуда ты всё знаешь, Урядников? – невольно подивился Саблин. – Хорошо, быть тебе ординарцем пехотного поручика.
– Вот и ладненько, – мирно откликнулся новоиспечённый унтер.
Лишь во второй половине дня поручик прибыл в комендатуру. Оказалось, ему как штабному офицеру выделена комната в новом офицерском общежитии. К ноябрю в парковой зоне Дома инвалидов достроили и добротную казарму для солдат, и офицерское общежитие. И даже офицерское собрание в отдельном домике уже существует, и собираются там господа офицеры регулярно.
Саблин вселился в новое жильё – маленькую комнатушку с кроватью, столом и платяным шкафом. Да ему и этого хватало, имущества-то у гренадера вещевой мешок да браунинг с уставной саблей, которую надевать положено лишь к парадам и особо торжественным смотрам.
На следующий день поручик предстал перед начальником канцелярии подполковником Строгановым, который, несмотря на фамилию, оказался вовсе не строг. Усадил Саблина в своём кабинете, попросил называть Дмитрием Фёдоровичем и обращаться при малейшей надобности.