Грешная одержимость
Шрифт:
Удовольствие от такой огромной стимуляции было почти болезненным. У меня было такое чувство, будто каждый мой нерв загорелся. А потом, когда он коснулся моего клитора, меня уже не было. Охваченная приливной волной эйфории, я не могла слышать, не могла дышать, не могла думать. Я могла только чувствовать. И это было похоже на тысячу покалывающих взрывов, освещающих мое тело.
И в то же время прохладное онемение смывает любой намек на боль, оставляя после себя лишь сильное облегчение.
Последствия толчков
— Тебе стало хорошо цветочек? — Дышит он мне в ухо.
Я издаю недоверчивый смешок.
— Не мог бы повторить вопрос? — Недоверчиво прошу я.
Низкий, раскатистый смех вырывается из груди Ефрема, вызывая новое возбуждение, пробегающее по моей спине. Поворачивая голову, я поднимаю подбородок, чтобы встретиться с ним взглядом через плечо, и он захватывает мои губы в сверкающем поцелуе.
Затем он подхватывает меня на руки и несет в свою спальню. Я позволяю ему это сделать, наслаждаясь нашей сильной связью. Это так приятно после дня, полного такой боли и потерь. Но Ефрем того стоит. И если мои родители не видят, какой счастливой он меня делает, то я рада тому, что сделала.
Укладывая меня на кровать, Ефрем растягивается рядом со мной, и я придвигаюсь ближе, кладя щеку ему на грудь. Его рука прижимает меня к себе, его пальцы легко скользят по моей плоти, и я прослеживаю узоры на его татуированном рукаве, демонстрируя свое удовлетворение.
Лежа в объятиях Ефрема я уверена, что приняла правильное решение. Он заставляет все чувствовать себя хорошо после целой жизни, полной контроля, неестественности и фальши. Мне не нужно притворяться перед ним или изображать фальшивую улыбку. Он любит меня такой, какая я есть, и это очень раскрепощает.
— Кто они? — Спрашиваю я, впервые внимательно изучая лица на его татуировке.
Поначалу они казались почти призраками, судя по тому, как их лица поднимаются из клубящегося дыма дизайна рукавов. Но когда я присмотрелась, я обнаружила, что они почему-то кажутся мне очень знакомыми.
— Моя семья. — Говорит он, поворачивая руку, чтобы показать лицо пожилой женщины, стоящей ближе к его плечу, с тремя мужскими лицами, похожими на него, хотя и гораздо более мягкими, и молодыми.
— Твоя мама и братья? — Спрашиваю, отмечая явное отсутствие отца.
— Да. Мои братья — Матвей, Левин и Александр. Это помогает мне держать их рядом. — Объясняет он, пока я прослеживаю тонкие линии их черт.
— Красиво. — А черно-белые чернила напоминают мне фотографию Ефрема, висящую в художественной
Изменение незначительное, но я чувствую, как Ефрем слегка напрягается, вызывая неприятную дрожь по моему телу. Но он улыбается, глядя мне в глаза.
— Понравился. Ты очень талантлива, Дани. Я горжусь тем, что ты заняла такое почетное место на витрине.
Моя интуиция покалывает, подсказывая мне, что он сдерживается, и я сажусь лицом к нему, а мое сердце бешено учащается.
— Но? — Нажимаю я.
— Без «но», — уверяет он меня, хотя его глаза следят за рукой, когда он проводит ею вверх и вниз по моей руке, пытаясь успокоить меня.
— Нет, что-то есть. Что? — Требую я, отстраняясь, когда мой желудок начинает сжиматься, моя защита взлетает. После того, как я отказалась от своей семьи ради Ефрема в надежде, что смогу жить честной, открытой жизнью, мне не нравится мысль о том, что он разыгрывает для меня представление. Даже если это маленькая невинная ложь, потому что он не хочет признавать, что фотография ему не нравится.
Вздохнув, Ефрем садится, нахмурив брови.
Между нами повисает тишина, пока он, кажется, собирается с мыслями, и это усиливает мое беспокойство. Потому что, должно быть, это не такая уж мелочь, если ему трудно мне рассказать. Наконец он поднимает взгляд и смотрит мне в глаза, и сомнение в них одновременно шокирует и беспокоит меня.
— Я чувствую, что совершил ошибку, — признается он, заставляя мою кровь стынуть в жилах, поскольку мой разум автоматически приходит к худшему из возможных выводов…
Он ошибся со мной.
— Когда я с тобой, моя бдительность ослаблена. Ты… очаровательна, Дани. И мне кажется, что мир вокруг меня исчезает, когда ты рядом.
Эти слова звучат опасно близко к признанию в любви. И они заставляют мое сердце трепетать. Они легко могли бы быть романтическими, если бы он не исповедовал их, как грешник, идущий к осуждению.
— Но я упускаю из виду то, что важно, потому что все, о чем я могу думать, это то, что ты принадлежишь мне. — Говорит он своим глубоким, акцентированным извиняющимся голосом.
— Что это вообще значит? — Спрашиваю я, чувствуя, как мир снова приближается ко мне, и мое дыхание внезапно становится болезненным.
— Я подвел Петра и мог навредить его семье из-за своей вчерашней неосторожности. Я должен был быть доступен, если я им понадоблюсь, но я был здесь, с тобой, настолько потерянный в своих эгоистичных желаниях, что не ответил на звонок.
Ледяной адреналин хлынул по моим венам, когда я отстраняюсь, чувствуя, что вина ложится прямо на мои плечи. Но Ефрем еще не закончил.