Грешная женщина

Афанасьев Анатолий Владимирович

— Покрепче, говоришь? Ну-ка, неси сюда.

Боевики повели мужика к его «Запорожцу», один залез в кабину, все там обнюхал, второй велел мужику открыть багажник. Махнул рукой: все в порядке, чисто.

— Ну что? — спросил Благовестов у Ираиды Петровны.

— Валенка в подвал, — отозвалась майорша, к которой вернулась вся ее самоуверенность: служба всегда лечила ее от тоски. Машину в кювет. Там разберемся. Я сама займусь.

— Ишь ты, — усмехнулся Елизар Суренович. — Загорелась! Надеешься, он тебе от страха фитиль вставит? Кому ты

нужна, кобыла заезженная? Ты чего думаешь, Миша?

Водитель точно заждался вопроса, ответил солидно:

— Как можно, Елизар Суренович! Лихого человека за версту видно. А этот весь в навозе, с похмелюги трясется. Не сомневайтесь, обыкновенный лапотник. Хотя вам, конечно, виднее.

— На тот свет торопишься, Мишенька, — прошипела Ираида Петровна. — Где ты встречал, чтобы лапотник с таким деревом не управился? Да и где тут поворот на Жуковку?

— Подозрительная вы женщина. Им места родные, они уж не промахнутся.

Боевики привели обратно Гришу, в руках он нес литровую бутыль из-под молока, завернутую пластмассовой крышкой. Окровавленная морда заискивающе лыбилась.

— Напиток благоуханный. Для себя гнали. Извольте угощаться. Токо велите хлопцам, чтобы по башке не били. Она и так трещит с утровья.

Елизар Суренович протянул через фортку серебряный стаканчик.

— Давай-ка сам подлечись.

Мужик сковырнул крышку, налил полный стаканчик мутной влаги, посуду опустил к ногам. Застенчиво кашлянул в ладошку, запрокинул голову и вылил жидкость в глотку, как в канистру. Блаженно зажмурился, достал из кармана карамельку, всю в табачных крошках, и, не очищая, кинул в рот. Захрустел со смаком.

— Благодарствуйте вам! Еще бы куревом не богаты? Надеялся на ферме разжиться, а вон какая оказия.

Благовестов вдруг остро ему позавидовал. Когда же он сам умел наслаждаться такими малостями: лимонный денек, огненное питье, земляное чудо бытия? Да никогда не умел, чего теперь сокрушаться. Предчувствие опасности растаяло, будто его и не бывало. Не укрепилось надолго в солнечно-тровяном спеке.

— Ну-ка, налей и мне, землячок.

Мужик подал ему чарку уважительно, с поклоном. Елизар Суренович понюхал: первач вонял жареным луком и все тем же навозом. Отпил половину и послушал, как огонь хлынул в гортань. Аж глаза заслезило от наслаждения. Оборотился к Ираидке со стаканчиком:

— На-ка, оцени!

Ираидкины очи светились злобным, сторожевым блеском.

— Убей его, хозяин!

— Пей!

Выпила, как сплюнула, фыркнула по-кошачьи.

— Тьфу ты, чертово отродье!

Благовестов угостил мужика черной сигаретой, которую тот принял, как золотую монетку.

— Погляди на его руки, погляди! — прозудела сзади Ираидка. — Это тебе не паспорт?

Хваталки у Гриши были действительно крепенькие, цепкие, но белые, гладкие, без порезов и шишаков.

— Кем же ты на ферме работаешь? — спросил Благовестов. — Уж не начальником ли?

— Электрик я. По всей округе нас токо двое. Я да Барсуков Иван

Данилыч. Ну, тот-то вторую неделю в горячке мается. А я ему говорил: не пей из магазина. Там нынче хорошую не продадут. Один яд.

Мужичок что-то скоро захмелел, наверное, на вчерашние дрожжи, речь полилась беззаботно, плавно, забуревшую блямбу под носом ловко сорвал ногтем. У Елизара Суреновича томительно зажгло в желудке. Как же было чудесно посудачить вот так среди поля с этим недотепой. Ему захотелось выйти из машины, размять ноги и, может быть, по светлому, ромашковому лугу доковылять до лесной опушки и там взгромоздиться на пенек. И мужика прихватить с собой, чтобы поднес еще стопарик домашнего зелья.

— Не любишь новых господ, а, Григорий? И скрыть не умеешь.

Мужик вроде смущенно потупился, но глазенками остро брызнул.

— Чего их любить не любить? Наше дело свинячье. Извините великодушно, что забрел в ваши владения. Бес попутал.

— Жена-то красивая у тебя?

— Ничего, не жалуюсь. Многие прежде заглядывались. Теперь, правда, усохла маленько.

— Тебе сколько лет?

— Тридцать пять, господин.

— Ну, давай, повторим на посошок. Ребятки пока корягу спихнут. Спешить-то нам некуда, верно?

— Теперь чего спешить? Так и так бригадир плешь проест.

Боевики отправились сколупнуть березку с дороги, а Елизар Суренович с прежним удовольствием откушал стаканчик. Никак не мог распрощаться с забавным аборигеном. Чем-то утишил он его смуту. Может, тем, что его незатейливое, травяное бытование так складно вписывалось в погожий день. Всегда был чуток Елизар Суренович на гармонию в природе. Со стариковским умилением подумал: не ради ли малых сих и были все мои хлопоты? Сзади по-змеиному шипела Ираидка, недовольная глупейшей заминкой на дороге, но голоса не подавала. Кто же в здравом уме рискнет нарушить прихоть владыки.

— Многие меня не любят, — вконец расчувствовался Елизар Суренович, — а больше того, боятся. Потому приходится с опаской жить. Но я бы всю свою силу, Гриша, обменял на твою беззаботность. Махнем не глядя, а?

— Как можно, — усомнился мужик. — Где вы и где мы. В разных мирах. Точек соприкосновения нету.

— Умен ты, вижу, да чего-то хитришь. Ну да ладно, Бог с тобой. Денег хочешь?

Елизар Суренович из «дипломата» выудил наугад пучок пятидесятитысячных купюр. Протянул мужику. Тот отшатнулся, будто его толкнули.

— Не надо, зачем мне?! Мы себе заработаем.

— Бери, брат, пока я добрый. На память о встрече. Не милостыню принимаешь. Бутыль у тебя покупаю. Давно не пивал такого нектара!

— Да я, если угодно, скажите токо куда… Хоть ведро притараню. За такую-го цену.

Боевики уже угнездились на заднем сиденье.

— Прощай, брат! Спасибо за угощение.

Благовестов протянул руку через фортку. Ответное пожатие мужика было еле ощутимым, дряблым. Так и следовало. Благовестов его понял. Доверительный, дикарский знак покорства.