Грешница и кающаяся. Часть II
Шрифт:
XIII. ИСПОВЕДЬ СТРАДАЛИЦЫ
Вернемся теперь к Эбергарду и Маргарите.
Уже светало, когда князь с дочерью на руках выбрался из монастыря и, проехав через лес, в глубине которого еще таился мрак, остановился на опушке.
Его сопровождали Мартин, Сандок и плененный барон Шлеве. Что касается монаха Антонио, то он воспользовался суматохой и незаметно исчез, растворился в ночи.
Барон Шлеве был вне себя от гнева и досады. Мало того, что он оказался в руках своих заклятых врагов; пленница монастыря кармелиток, которая должна была навеки исчезнуть в потайном
Изворотливый ум барона искал способы освободиться, но тщетно — Сандок стерег каждое его движение зоркими глазами аргуса. Боялся Шлеве и мести князя Монте-Веро, но Эбергард в эти минуты меньше всего думал о злодее бароне.
На земле, на разостланном плаще лежала его возлюбленная дочь, его Маргарита, которую он столько лет искал. Она была без сознания и дышала так слабо, как новорожденный младенец; бледное лицо ее, до предела изможденное, выражало глубокую скорбь и все-таки было прекрасно. Длинные темные ресницы оттеняли закрытые глаза, белокурые волосы рассыпались по плечам; до крайности изношенное платье свидетельствовало о нищете, которую она должна была терпеть.
Князь горестно склонился над ней и не мог вымолвить ни слова…
Мартин побежал в лес, где находился ручеек, принес свежей воды и смочил ею лоб и губы Маргариты.
Эбергард, не хотел просить помощи в монастыре, боясь, чтобы там не влили в лекарство какого-нибудь яда. Лечение придется отложить до возвращения в Париж, а пока что рассчитывать надо только на свои силы и на Божий промысел.
Мартин снова отправился в лес за водой, на этот раз он прихватил с собой кружку, а князь все всматривался в бледное и бесконечно родное лицо дочери. Все страдания, которые довелось ей испытать, наложили свой отпечаток, но чем больше всматривался Эбергард — с радостью и горем, страхом и надеждой,— тем явственней находил на лице дочери следы раскаяния.
— Бедная, бедная моя девочка! — шептал он.— Ты искупила свой невольный грех перед Богом и людьми, Бог простил тебя и даровал тебе свободу, а я, твой отец, тем более прощаю тебя, дитя мое! Что бы ни случилось в дальнейшем, о чем бы ты мне ни поведала, клянусь, ты не услышишь от меня ни слова упрека, не увидишь ни одного недовольного взгляда. Только бы спасти тебе жизнь, только бы увезти с собой в далекую благодатную страну!
А пока что тебе надо собрать остатки сил и перенести неудобства путешествия в Париж. Я на руках понес бы тебя туда! Все лучшие врачи Франции соберутся у твоей постели и с Божьей помощью поставят тебя на ноги. Я буду беречь и охранять тебя, я приложу все силы, чтобы сделать тебя счастливой! Лишь бы только небо смилостивилось надо мной и даровало мне дочь, которую я столько искал, не мертвой, а живой!
Маргарита, девочка моя! Впереди у нас только светлая, безбедная жизнь! Нас ждет Монте-Веро, поспешим туда! Там тебя будут приветствовать радостными песнями, дорогу твою усыплют цветами, там, на благодатной земле, под щедрым южным солнцем, окончательно выздоровеют и душа твоя, и тело…
Появился Мартин с водой. Любящий отец снова смочил лоб и губы страдалицы, и — о радость; — она открыла глаза.
Взгляд ее был мутен, вряд
— Маргарита, дочь моя! — воскликнул Эбергард, стоя перед ней на коленях.— Взгляни на меня, это я, твой отец! После всех страданий я наконец нашел тебя и открываю тебе свои объятья, чтобы навсегда избавить от бедствий и нужды!
На глаза старого благородного Мартина навернулись слезы, и он деликатно отвернулся.
Маргарита как будто услышала и поняла князя, Она протянула к нему руки, на устах ее появилась слабая улыбка радости; она поднесла руку отца к своим губам, чтобы запечатлеть на ней первый поцелуй благодарности за свое спасение.
Говорить она не могла, так велики были ее волнение и слабость, но взгляд ее, хотя и тусклый, выражал все, что наполняло и волновало это исстрадавшееся сердце.
Эбергард наклонился и поцеловал ее в лоб; затем поднес к ее губам кружку с водой; она сделала несколько глотков и бессильно откинулась назад.
Князь попросил тогда Мартина налить в воду вина, и этот живительный напиток благотворно подействовал на больную; она поблагодарила взглядом и попросила налить еще.
Потом она снова закрыла глаза и то ли заснула, то ли впала в беспамятство, но, судя по всему, ее преследовали кошмары, потому что она тяжело дышала, стонала, из глаз ее текли слезы.
Эбергард смотрел на нее сострадая, но и с радостью и облегчением: в нем крепла уверенность, что дочь удастся спасти.
Старый Мартин приблизился и стал рядом. Он имел на это право не только как слуга, но и как надежный спутник, который разделял с князем все опасности и все его горести.
— Даст Бог, все будет хорошо, господин Эбергард! — проговорил он взволнованно.— Ваша благородная дочь… госпожа, я хочу сказать…
— Мартин,— поправил его князь,— для тебя я остаюсь господином Эбергардом, а дочь мою, если, конечно, она выздоровеет, ты будешь называть фрейлейн Маргарита.
— Благородная фрейлейн очень слаба и бледна; я поскачу в Бургос и привезу оттуда экипаж, но только получше и попрочней того, на котором мы приехали. Нельзя терять ни минуты! Чем раньше мы вернемся в Париж, тем будет лучше. А там уже предоставим слово докторам. Это истинное счастье, что мы нашли, наконец, благородную фрейлейн!
— Да, Мартин, мы с тобой долго ее искали!
— Черт возьми! Господин Эбергард, кажется, мы с вами опять готовы заплакать. За десять лет я не испытал столько, сколько за эти десять минут. Если бы все зависело от меня, я давно нашел бы благородную фрейлейн и мы бы уже много лет жили-поживали в Монте-Веро.
— Имей терпение, старина, всему свое время. Могу лишь сознаться, что теперь, когда я отыскал свою дочь, я вполне разделяю твое желание поскорей возвратиться в Монте-Веро.
— А пока, господин Эбергард, я поспешу в Бургос и привезу самый удобный экипаж. Уже совсем рассвело и городские ворота открылись.
— Хорошо, отправляйся, Мартин. Мне бы хотелось побыстрей достигнуть границы.
Честный кормчий вскочил на оседланную лошадь и вскоре скрылся из виду.
Маргарита покоилась на разостланных плащах, Эбергард по-прежнему сидел рядом. Внезапно взор его упал на барона, томящегося под бдительным оком Сандока.