Грешница

Герритсен Тесс

Какое-то время все молчали. Нони сидела, опустив голову и сложив руки на коленях. Полное послушание. Идиллическая картина.

Риццоли придвинула стул и села напротив девочки. Она молчала, словно чего-то ожидая. Выдерживая паузу.

Наконец Нони украдкой взглянула на Риццоли.

— Чего вы ждете? — спросила она.

— Жду, пока ты расскажешь мне, что видела в комнате Камиллы. Потому что знаю: ты подглядывала за ней. Я и сама любила подглядывать, когда была маленькой. Шпионила за взрослыми. Смотрела, какими странными вещами они занимаются.

— Это

ведь «вторжение в частную жизнь».

— Да, но все равно забавно, не так ли?

Нони подняла голову и вперила взгляд в Риццоли.

— Вы хотите меня обмануть.

— Я не собираюсь тебя обманывать, ясно? Мне нужно, чтобы ты мне помогла. Думаю, ты очень умная девочка. И уверена, ты видишь многое из того, чего взрослые не замечают. Что ты на это скажешь?

Нони пожала плечами.

— Может быть.

— Так расскажи мне, чем занимаются монахини.

— Какие-нибудь странности?

— Да.

Нони наклонилась к Риццоли и тихо произнесла:

— Сестра Эбигайл носит памперсы. Она писает в штаны, потому что очень старенькая.

— Сколько ей лет, как ты думаешь?

— Ну, лет пятьдесят.

— Да уж. Действительно, старая.

— Сестра Корнелия ковыряет в носу.

— Фу, какая гадость.

— И швыряет козявки на пол, когда думает, что этого никто не видит.

— Еще хуже.

— А сама требует, чтобы я мыла руки, говорит, что я маленькая грязнуля. Но она руки не моет, а ведь они у нее в козявках.

— Ты мне так аппетит испортишь, ребенок.

— Я ее как-то спросила, что же она сама козявки не смывает, а она взбесилась. Сказала, что я слишком много болтаю. Сестра Урсула тоже так сказала, когда я спросила ее, почему у той тети нет пальцев, и шикнула на меня, чтобы я замолчала. Мама все время заставляет меня извиняться. Она говорит, что ей за меня стыдно. Что я вечно лазаю там, где мне не место.

— Ну, ладно, ладно, — сказала Риццоли, делая вид, будто у нее разболелась голова. — Это и в самом деле любопытные вещи. Но ты ведь знаешь, что меня интересует?

— Что?

— Что ты видела в комнате Камиллы, когда подглядывала в дырку? Ты ведь подглядывала, правда?

Нони опять уставилась на коленки.

— Может быть.

— Так да или нет?

На этот раз Нони смиренно кивнула головой.

— Я хотела посмотреть…

— Что?

— Что они носят под платьем.

Маура с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться. Она вспомнила годы учебы в католической школе, когда она задавалась тем же вопросом. Монахини казались ей самыми загадочными существами — в бесформенных черных одеждах, которые скрывали их от любопытных глаз. Что носила Христова невеста на своем обнаженном теле? Ее воображение рисовало уродливые белые панталоны, обтягивающие живот, хлопчатобумажный лифчик, призванный сделать грудь бесформенной, толстые чулки на ногах со вздутыми голубыми венами. Она представляла себе тела, укутанные в многочисленные слои грубого хлопка. И вот однажды она увидела, как сестра Лоуренсия с вечно поджатыми губами приподняла юбку, поднимаясь по лестнице, и из-под полы выплеснулось что-то алое. Это была не простая красная ткань, а атлас. С тех пор она уже другими глазами смотрела и на сестру Лоуренсию, и на всех монахинь вообще.

— Знаешь, — сказала Риццоли, наклоняясь к девочке, — мне тоже всегда было любопытно, что же они носят под одеждой. Так ты видела?

Нони с серьезным видом покачала головой.

— Она никогда не раздевалась.

— Даже когда ложилась спать?

— В это время мне уже пора было уходить домой. Так что я ни разу не видела, как она раздевается.

— Ну что же ты тогда видела? Что делала Камилла в своей комнате, когда оставалась одна?

Нони закатила глаза, как будто ответ на этот вопрос казался ей слишком скучным.

— Она убиралась. Постоянно. Она была первой чистюлей.

Маура вспомнила выскобленный пол, на котором даже краска была стерта.

— Что еще она делала? — спросила Риццоли.

— Читала книгу.

— Что еще?

Нони сделала паузу.

— Много плакала.

— Ты знаешь, почему она плакала?

Девочка в задумчивости закусила нижнюю губу. Лицо просияло, когда нашелся ответ.

— Она оплакивала Христа.

— Почему ты так решила?

Девочка сердито вздохнула.

— Разве вы не знаете? Он умер на кресте.

— Может быть, она плакала по другой причине?

— Но она все время смотрела на него. Он висит у нее на стене.

Маура вспомнила распятие, висевшее напротив кровати Камиллы. Мысленно представила молодую послушницу, распростертую перед ним в мольбе… но о чем? О прощении грехов? Об избавлении от их последствий? Но с каждым месяцем ребенок рос в ее утробе, и она уже чувствовала, как он шевелится. Брыкается. Никакими молитвами или фанатичными уборками нельзя было смыть ее вину.

— Я свободна? — спросила Нони.

Риццоли со вздохом откинулась на спинку стула.

— Да, малыш. Мы закончили. Можешь идти к своей маме.

Девочка спрыгнула со стула, шумно приземлившись, и ее кудряшки запрыгали.

— Еще она грустила из-за уток.

— Вот был бы хороший ужин, — сказала Риццоли. — Жареная утка.

— Она кормила их, а потом они улетели зимовать. Моя мама говорит, что возвращаются не все, потому что многих съедают там, на юге.

— Да-да, такова жизнь. — Риццоли помахала ей рукой. — Иди, тебя мама ждет.

Девочка уже была возле кухонной двери, когда Маура окликнула ее:

— Нони! Где Камилла кормила уток?

— На пруду.

— На каком пруду?

— Там, на заднем дворе. Даже когда они улетели, она все ходила туда, высматривала их, но моя мама сказала, что она напрасно тратит время, потому что утки уже, наверное, во Флориде. Там, где Диснейленд, — добавила она и проскользнула в дверь.

Повисло долгое молчание.

Риццоли медленно повернулась и посмотрела на Мауру.

— Вы слышали это?