Грешница
Шрифт:
— Почему здесь так холодно? — спросила Маура. — Не представляю, как можно служить здесь мессу.
— А ее здесь и не служат. Эта часть здания никогда не используется зимой — обогревать слишком дорого. К тому же монахинь здесь осталось совсем мало. На службу они ходят в маленькую приходскую церковь.
Маура вспомнила трех пожилых монахинь, которых видела в окне. Они, как слабые язычки пламени, готовились угаснуть одна за другой.
— Если эта церковь не используется, — сказала она, — тогда что здесь делали жертвы?
Риццоли тяжело вздохнула, и вырвавшееся из ее рта облако пара придало ей сходство с огнедышащим драконом.
— Никто
— Эти удары по голове… Похоже, они были нанесены в приступе безумной ярости.
— Но посмотрите на ее лицо, — заметила Риццоли, указывая на Камиллу. — Он не бил ее в лицо. Как будто щадил. И это наводит на мысль о том, что убийцей руководил не личный мотив. Он обрушил свою ярость не на нее конкретно, а на то, что она собой олицетворяет.
— Превосходство? — предположила Маура. — Сила?
— Забавно. Я бы предположила нечто, связанное с верой, надеждой, милосердием.
— Просто я училась в католической школе.
— Вы? — Риццоли фыркнула. — Никогда бы не подумала.
Маура вдохнула прохладный воздух и взглянула на распятие, вспоминая годы учебы в академии Святых мучеников младенцев. Суровые наказания, которые придумывала сестра Магдалена, преподававшая историю. Ее пытки были не физическими, а моральными и применялись исключительно к тем девочкам, которые, по мнению монахини, обладали излишней самоуверенностью. Лучшими друзьями четырнадцатилетней Мауры были не люди, а книги. Она легко справлялась со школьными заданиями и очень гордилась этим. Именно поэтому сестра Магдалена относилась к ней с особым пристрастием. Чрезмерную гордыню для блага самой же Мауры она пыталась подавлять унижением. Вызывая Мауру к доске, сестра Магдалена изощрялась, как могла. Высмеивала ее перед всем классом, писала язвительные замечания на полях ее безукоризненных работ, громко вздыхала всякий раз, когда девочка поднимала руку, чтобы задать вопрос. В конце концов Маура покорилась и замкнулась в себе.
— Они всегда наводили на меня ужас, — сказала Маура. — Монахини.
— А я и не думала, что вас можно чем-то запугать, доктор.
— Я многого боюсь…
Риццоли рассмеялась.
— Но только не трупов, верно?
— В мире есть вещи пострашнее трупов.
Они оставили тело Камиллы на холодном каменном ложе и двинулись к залитому кровью пятачку возле двери, где ранее обнаружили Урсулу, еще живую. Фотограф закончил съемку и ушел; в часовне остались только Маура и Риццоли — две одинокие женщины. Их голоса эхом разносились под сводами храма. Маура всегда считала церковь священной обителью, где даже душа неверующего найдет утешение. Но сейчас ей было неуютно в этом мрачном месте, где недавно прошлась презревшая святыни Смерть.
— Вот здесь нашли сестру Урсулу, — сказала Риццоли. — Она лежала головой к алтарю, ногами к двери.
Как будто пала ниц перед распятием.
— Этот мерзавец — просто животное, — произнесла Риццоли, злые слова отскакивали от ее губ, словно кусочки льда. — Вот с кем мы имеем дело. Он психопат. Или чертов обколотый нарик, который пытался что-то украсть.
— Мы даже не знаем, был ли это мужчина.
Риццоли махнула рукой в сторону трупа сестры Камиллы.
— Думаете, такое могла сделать женщина?
— Женщина может ударить молотком. Размозжить череп.
— Мы нашли след ботинка. Вон там, в проходе. Большого размера, похож на мужской.
— Его не мог оставить кто-то из медиков «скорой»?
— Нет, их следы вот здесь, у самой двери. А тот, в проходе, совсем другой. Это его след.
Подул ветер, и задрожали стекла в окнах, а дверь заскрипела, словно кто-то невидимый отчаянно рвался внутрь. У Риццоли не только губы, но и лицо приобрело синюшный оттенок, но она не пыталась укрыться от холода. В этом была вся Риццоли — слишком упрямая, чтобы капитулировать. Расписаться в собственном бессилии.
Маура посмотрела под ноги, на каменный пол, где еще недавно лежала сестра Урсула, и внутренне согласилась с Риццоли, предположившей, что такое мог сотворить лишь психически больной. В этих кровавых пятнах она видела признаки безумия. Как и в ударах, размозживших череп сестры Камиллы. Это было или безумие, или Зло.
Ледяной холод сковал ее спину. Она выпрямилась и, дрожа, уставилась на распятие.
— Мне холодно, — сказала она. — Нельзя ли где-нибудь погреться, выпить чашку кофе?
— Вы закончили работу?
— Я увидела все, что мне нужно. Остальное покажет вскрытие.
2
Они вышли из часовни, переступая через ленту оцепления, которая к этому времени уже сорвалась с дверного проема и оказалась подо льдом. Ветер трепал их пальто и хлестал по лицам, пока они шли по двору, щурясь под порывами снежной бури. Когда они ступили в мрачный вестибюль главного входа, Маура ощутила легкое прикосновение тепла к своему онемевшему лицу. Пахло яйцами, старой краской и застарелой пылью, которую гоняли древние радиаторы отопления.
Звон фарфоровой посуды увлек их в тусклый коридор, откуда они попали в комнату, освещенную флуоресцентными лампами, которые казались слишком модерновыми в монастырском интерьере. Яркий свет падал на морщинистые лица монахинь, сидевших вокруг побитого временем стола. Их было тринадцать — несчастливое число. Внимание монахинь было приковано к лоскутам яркой цветастой ткани, шелковым лентам и подносам с высушенными лавандой и розовыми лепестками. Время рукоделия, подумала Маура, наблюдая за тем, как искореженные артритом руки обвязывают лентами мешочки с сухоцветами. Одна из монахинь сидела в инвалидной коляске. Она была скособочена, скрюченная левая рука лежала на подлокотнике кресла, а лицо больше напоминало оплывшую маску. Жестокие последствия апоплексического удара. Тем не менее, именно она первой заметила гостей и издала стон. Остальные сестры оторвались от работы и обернулись к Мауре и Риццоли.
Вглядываясь в сморщенные лица, Маура поразилась хрупкости и незащищенности, которые проглядывали в них. Это были совсем не те суровые образы, которые она помнила с детства. Во взглядах монахинь сквозил немой вопрос, обращенный к ней, призыв разобраться в случившейся трагедии. Ей было неуютно в новом статусе, как бывает, когда повзрослевший ребенок впервые осознает, что он и родители поменялись ролями.
Риццоли спросила:
— Кто-нибудь может сказать, где детектив Фрост?
На вопрос ответила суетливая с виду женщина, которая появилась из соседней кухни с подносом, уставленным чистыми кофейными чашками и блюдцами. На ней был линялый голубой фартук, заляпанный жирными пятнами, а на левой руке посверкивал крохотный бриллиант. Не монахиня, догадалась Маура, а служащая прихода, которая присматривает за этой немощной общиной.