Грешники и святые
Шрифт:
Я сдержала улыбку и тоже уставилась на свои руки.
Отец Реми продолжал что-то говорить, о благочестии, святости и пренебрежении молитвами, так что папеньке в конце концов надоело, и он нас всех отослал, пообещав продолжить разбирательство завтра.
…Заснуть мне так и не удавалось. Пролежав часа два, я неслышно соскользнула с кровати, встала на колени и — нет, не прочла молитву, к чему она мне сегодня? — вытащила из тайника шкатулку. Мне не нужен был свет, я и так знала, что там лежит, просто требовалось проверить. Я отперла замок, запустила пальцы внутрь и удовлетворенно
С каждой минутой этот час все ближе.
Мне удалось заснуть лишь к утру; когда сон явился, он меня не обрадовал. Приснился Жано, радостный какой-то, свежеумытый; стоял и протягивал мне кинжал. А когда я подошла, чтобы взять и спросить у Жано, как ему теперь на небесах живется, — оказалось, что это и не он вовсе. Напротив меня стоял отец Реми, и руки его были в крови, и с лезвия кинжала текла яркая струйка.
Проснулась я с рассветом, потянула за шнурок, вызывая Нору, и с ее помощью оделась и уложила волосы. Дождь прекратился, оставив окна мокрыми и хмурыми; если прислониться щекой к стеклу, можно увидеть клочковатое небо. Я постояла так немного, пока щека не замерзла, а затем отправилась на поиски отца.
Ранним утром его всегда можно отыскать в фехтовальном зале. Отец любит бывать там один. Он дерется с чучелами, пронзает шпагой неживых противников, и лицо у него при этом такое, будто убивает все свои несчастья разом. Дважды в неделю после обеда приходит учитель фехтования, он занимается с графом де Солари и его сыном Фредериком, которому предстоит занять достойное место в обществе. Тогда все, кому хочется, могут прийти посмотреть. Утром же отец способен видеть в фехтовальном зале только свое отражение и меня; однажды он выгнал оттуда мачеху — я видела, как она шла по коридору, и губы ее дрожали.
Я приоткрыла дверь и заглянула в зал, металлический звон метался в стенах. Отец, заложив левую руку за спину, атаковал снабженное кирасой чучело. Чучело томилось и не отвечало. Я потихоньку проскользнула внутрь, уселась на лавке у стены и замерла: если отец захочет, то заметит меня, а если нет, я просто погляжу.
Отец у меня красивый. Я всегда им восхищалась, даже когда не могла ему простить, что так быстро позабыл мою мать. Но графству Солари нужен наследник, и отец исполнял долг, не дрогнув. Он настоящий солдат своей жизни. Он бывал на войне, однако ратные забавы его не влекут, фехтует он, чтобы держать себя в форме. В тысячный раз отрабатывает особое движение кистью, кончик шпаги касается чучельной кирасы, волосы такого же оттенка, как у меня, крепко стянуты лентой на затылке.
Говорят, в юные годы он был заправский дуэлянт, сражался за благосклонность прекрасных дам, пока моя матушка не положила на него глаз. Тогда он перестал гоняться за сотней юбок и начал преследовать одну, матушка держала его в нетерпении и неведении, сколько могла. А потом, когда он едва не изувечил на очередной дуэли пятнадцатого ее поклонника, решила: хватит. И вышла за него замуж, и была счастлива. Почти все время была.
Я сидела, сложив руки, и большим пальцем правой поглаживала тыльную сторону левой, иногда надавливая чуть сильнее: это придавало ощущениям реальности. Легкая боль, давление, физическое беспокойство заставляют меня острее воспринимать то, что происходит вокруг. Я очень хотела запомнить это утро, и как отец тренируется, и какая у него прямая спина и седина на висках; скоро все это останется лишь в моей памяти до конца жизни. Только в памяти.
Отец остановился, взял со спинки стула лежавший там платок и вытер лоб, затем повернулся ко мне:
— Ну и ну, Мари! Я думал, после вчерашнего ты будешь долго спать.
— Наоборот. — Я поднялась и пошла к нему. — Почти глаз не сомкнула.
— Бедная моя девочка, — он обнял меня одной рукой — во второй была шпага; от его зеленой рубашки пахло потом, однако этот запах не раздражал и не утомлял меня. Отец всегда пах для меня хорошо. — Надеюсь, эта неприятность быстро позабудется.
— Не надейся, — усмехнулась я. — Сплетники теперь будут неделю это обсуждать.
— Пусть так. А ты не слушай.
— Не буду.
Он выпустил меня и перевел взгляд на истыканное чучело:
— Кажется, этот парень немного устал. Дам ему передышку минут на пять.
— Он уже давно мертвый, так что передышка ему не повредит, — согласилась я.
— Не боишься мертвецов?
— Живых надо бояться. — Я подумала, не рассказать ли ему о происшествии в переулке, и решила, что нет. Только зазря обеспокоится, а толку никакого.
— Верно, верно, Мари, — отец кивнул, вглядываясь в меня так пристально, что я заподозрила неладное. — Ты так похожа на свою мать, — сказал он наконец.
— Так говорят, когда скучают.
Отец пожал плечами.
— Столько лет прошло, но да, я скучаю по ней. Временами сильно.
Он помолчал, и я в который раз задумалась: что именно ему известно? Никогда не решусь спросить, так и покину дом, оставив эту тайну нераскрытой. Пусть. У каждого есть право на тайны.
— Поэтому ты иногда так волнуешься за меня?
— Ты моя дочь. И да, в последнее время волнуюсь все больше, Твоя свадьба скоро, не могу представить, что моя маленькая девочка все же покинет этот дом.
Я спросила прямо:
— Тебя беспокоит, что мой жених — виконт де Мальмер?
— Меня беспокоит, что он намного старше тебя. Он хороший человек, не спорю, и все же не понимаю, отчего ты не выбрала кого-нибудь помоложе.
— Папа, ты ведь знаешь, как это бывает, — заметила я, убирая руки за спину и там сцепляя пальцы: привычный, унаследованный жест. — Ты просто видишь человека и понимаешь, что тебе нужен он. Только он и никто другой.
— Да, — сказал он, — да, я понимаю. И все же… Отец де Шато вот тоже переживает за тебя.
Я почувствовала себя кошкой, у которой дыбом встает шерсть на загривке.
— Отец Реми говорил с тобою обо мне?
— Мы беседовали обо всех членах нашей семьи. Но о тебе особенно. Я знаю, моя жена попросила священника наставить тебя в вопросах брака. — Отец никогда при мне не называл мачеху по имени — он все чувствовал. — Но он все равно меня расспрашивал. Его интересовало, любишь ли ты виконта и отвечает ли тот тебе взаимностью, я отвечал, что да. Это ведь так?