Грешники в раю (Любить и беречь)
Шрифт:
Но, возможно, я заблуждаюсь. Может быть. В конце концов, ведь этот портрет – мой. И я не видела больше ни одной его работы. Может быть, это я вдохновила его! Это заставило меня рассмеяться и привело в себя. Наконец-то. О, я прямо как ребенок. Он делает меня такой легкомысленной, такой глупой.
Все равно. Его акварель просто прелестна. Неужели он на самом деле видит меня такой? Я краснею, стоит мне только подумать об этом. Ни один музей это не выставит: слишком скандально, слишком откровенно. Не могу описать выражения, которое он схватил. Мои губы слегка приоткрыты; мои глаза… горят. Ясно, что смотрят на что-то. Портрет в три четверти, и он остановил движение как фотоаппаратом. Размытость контура – о Боже,
Я умру, если не получу его в скором времени.
14 января
Как он посмел назвать меня «близкой угрозой грехопадения»? Это самое возмутительное из того, что мне кто-либо когда-либо говорил, так я ему и заявила. Это и многое другое – я назвала его «клиническим случаем воплощенного ханжества». Ха! Съел, Его Высокопреосвященство преподобный Моррелл.
15 января
Он принес свои извинения. В поэме. Отвратительной, как обычно. Все прощено.
16 января
Я не нахожу нужных слов для него. Он говорит их каждый раз, когда мы встречаемся. «Я люблю тебя, Энни». Но я принимаю дар и не отдаю, несмотря на то что причиняю ему боль. Это наказание за мою трусость. Тяжкое наказание. Для меня лучше причинить боль самой себе, чем Кристи.
Я люблю его.
Вот. Я это написала. Теперь страница влажная, чернила расплылись, потому что, когда я смотрю на эти три слова, я плачу. Почему это так печально? Я не знаю, но мое сердце разбивается. Мне кажется, что кончается моя жизнь… как будто… что-то ломается во мне…
Нет, я сама не знаю, что пишу. Но знаю, что если я сделаю ему такой подарок, то потеряю все. Он выиграет. Я не могу дать ему выиграть.
Я объяснила ему, почему я не могу выйти за него, а он только посмеивается надо мной…
ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ ВЫЙТИ ЗА КРИСТИ
1. То, о чем я мечтала пять лет, наконец произошло: я свободна и материально независима. Я могу делать что угодно, ехать куда угодно, быть, кем только пожелаю. Я богата! Зачем мне оставаться в Уикерли и быть женой священника?
2. Из меня выйдет ужасная жена священника. Я необщительна; я не могу посещать больных и одевать нагих. Физические действия, связанные с благотворительностью, меня доконают. Представьте меня принимающей епископа!
3. Люди меня не любят и не доверяют мне. Те, кому я нравлюсь, боятся меня, не знаю почему. Я неприкаянная.
4. Я ненавижу этот климат. Мое место – Италия, где зимы теплые и мягкие.
5. Жена священника должна верить в Бога. Необходимое условие…
«Энни, моя драгоценная любовь, ты – трусиха, – написал Кристи в последнем письме. – У тебя никогда не было дома в Италии или где-нибудь еще. Далее, не все мужчины такие, как Джеффри или твой отец, так что этот аргумент также не выдерживает критики. Это не Уикерли – место заключения, а твой собственный страх. Но ты можешь освободиться, выбрав это место и начав жизнь со мной. Ты можешь быть счастлива».
И так далее. Я говорю ему, что это он мечтатель, а не я, но он отводит мои лучшие, самые логичные аргументы, словно ворчание глупой старой девы. Я думаю, он ослеп. Ответ так ясен – почему он его не видит? Мы не подходим для брака; мы подходим для любви. Если он скоро не сдастся, я сойду с ума.
17 января
Он прислал мне текст брачного обета. Подумай, говорит, об этих словах. Он уверяет, что хочет сказать их мне в церкви,
Хорошо же, Кристи, это война. Я снова начну посылать тебе трактаты агностиков.
19 января
Сегодня это едва не случилось. Так близко, так близко. Я вся горю, когда думаю об этом. Мы были на канале, прятались под зонтом, смеялись над ругательствами, которые я выкрикивала дождю. Он первый начал целовать меня и так далее. Мы… Об этом трудно писать. Но я хочу. Он… Ну, хорошо. Он ласкал меня. Это было впервые – без одежды. Не совсем без одежды – Боже, я бы замерзла! Но – частично. То, как он касался меня, близость, острая, невыносимая интимность – я дрожу, когда вспоминаю. И я не могу писать об этом. Он мог сделать все что угодно. Все. О, я хочу, хочу, хочу…
Домик сторожа, покинутый с тех пор, как Уильям Холиок выехал два года назад в новое помещение в подвальном этаже Линтон-холла, все больше нравился Кристи. Особенно через завесу влажного, липкого снега. Но он стоически прошествовал мимо, направляясь к месту встречи – семейному кладбищу д’Обрэ. Холод этого ужасного дня было трудно себе представить, и теперь он относился с полным пониманием ко всем тем скептическим, издевательским словам, которые говорила Энни, когда он предложил, а затем настоял, чтобы их следующее свидание происходило здесь. Но было и одно преимущество – никто не мог на них здесь натолкнуться. В тот момент это казалось наиважнейшим обстоятельством. В тот момент. Теперь тепло казалось первостепенным обстоятельством, но было слишком поздно менять место встречи.
Его карманные часы пробили четыре как раз тогда, когда он открывал калитку в низкой каменной стене. Он быстро осмотрелся и понял, что на этот раз пришел первым – незначительное утешение; изменения в его расписании часто вынуждали его опаздывать, и она любила язвительно напоминать ему, что постоянной непунктуальностью обычно попрекают женщин. Тающий снег покрыл все вокруг; не было сухого места, чтобы сесть. Не было и укрытия, зима обнажила древние дубы. Чтобы ветер не бил ему в лицо мокрыми хлопьями снега, он встал с подветренной стороны самого высокого памятника, гранитного обелиска на могиле Уильяма Верлена, четвертого виконта д’Обрэ. Прижавшись спиной к холодному серому камню, спрятав голову в плечи, засунув поглубже руки в карманы пальто, он: приготовился ждать.
По сравнению с тем, что занимало его сейчас, большие вопросы его прошлого – существует ли Бог? почему страдает человек? как мне спастись? – казались пустяками. Он мысленно представил себе линию, которая разделила его жизнь до и после Энни.
После Энни его стали одолевать размышления о дозволенном и недозволенном, о грехах плоти, вожделении, прелюбодеянии, Марии Магдалине, святом Павле – обо всех аспектах седьмой заповеди, которые до сих пор занимали его как интересные грехи, которые обращают на себя внимание, но которые, к счастью, не имеют к нему прямого отношения. Он соблюдал целомудрие с момента посвящения и искренне раскаялся в нескольких прегрешениях, которые были до этого. Однажды, спустя некоторое время (до Энни), он поймал себя на запретном чувстве к молодой розовощекой прихожанке, осознал его и помолился, чтобы Бог простил его. Но главное, он легко сам себя простил: подразумевалось, что он скоро женится на одной из девушек, которых было так много вокруг. В бессознательном мужском высокомерии он считал, что выберет лучшую – ее он, конечно, будет любить – и тогда вознаградит себя за годы воздержания, предаваясь исполнению супружеских обязанностей со всем пылом и усердием.