Грешники
Шрифт:
— Зачем ты рассказываешь мне все это? — она старалась не выдать дрожь в голосе. — Почему ты так уверен, что я тебя не сдам? Разве что…
Разве что он не собирался позволить ей уйти из этой квартиры живьем.
Мужчина, способный спокойно убить двух охотников, точно так же способен и на убийство третьего. Все ее нутро кричало, что надо вскочить на ноги, достать оружие, выбраться отсюда, побежать прямиком в Парижский Институт и рассказать им обо всем. Остановить это все, пока ничего не зашло дальше.
Валентин
Но она не двигалась.
Семья Верлак, управляющая Парижским Институтом, дружила с ее родителями. Несколько раз Верлаки обнаруживали ее в тайных убежищах и отправляли назад домой. В самый первый раз, когда она попросила убежища в Институте, где, как полагалось, любой охотник мог чувствовать себя как дома, Селин сказали, что она была слишком молодой для таких просьб и не понимала, что такое убежище. Ей сказали, что ее родители любят ее и что не стоит причинять им столько проблем.
Этим людям она ничего не была должна.
Валентин же ее выделял. Дал ей задание, дал семью. Ему она должна была всем.
Наклонившись к ней, он протянул руку. Девушке хотелось не вздрогнуть. Кончики его пальцев коснулись ее шеи в том месте, где ее поцарапал демон.
— Тебе больно.
— Ничего страшного.
— И ты хромала.
— Я в порядке.
— Если нужна еще одна иратце…
— Все хорошо.
Он кивнул, словно получив ответ на свой вопрос.
— Да. Тебе же так больше нравится.
— Как так?
— С болью.
Теперь Селин вздрогнула.
— Не знаю, — настаивала она. — Это было бы отвратительно.
— Но знаешь ли ты, почему предпочитаешь её? Зачем ты гоняешься за болью?
Она никогда не понимала этого в себе. Только знала это, глубоко, бессловесно, как вы знали свою самую существенную истину.
Было что-то в боли, что заставляло ее чувствовать себя более твердой, более реальной. Больше контроля. Иногда боль была единственной вещью, которую она могла контролировать.
— Ты жаждешь боли, потому что знаешь, что она делает тебя сильной, — сказал Валентин. Казалось, он дал имя ее безымянной душе. — Знаешь, почему я понимаю тебя лучше остальных? Потому что мы одинаковые. Мы узнали это раньше, не так ли? Жестокость, жестокость, боль: никто не ограждал нас от реалий жизни, и это делало нас сильными. Большинство людей управляются страхом. Они бегут от призрака боли, и это делает их слабыми. Ты и я, Селин, мы знаем, единственный способ справиться с болью. Пригласить жестокость мира и овладеть ею.
Селин никогда не думала о себе таким образом, твердой и сильной. Она, конечно, никогда не осмеливалась думать о себе, как о Валентине.
— Вот почему я хотел, чтобы ты была в Круге. Роберт, Стивен, остальные? Они все еще просто мальчики. Дети играют во взрослые игры. Они еще не протестированы, будут, но пока нет. Мы с тобой, подумай? Мы особенные. Мы давно не дети.
Никто никогда не называл ее сильной. Никто не называл ее особенной.
— Все ускоряется, — сказал Валентин. — Мне нужно знать, кто со мной, а кто нет. Ты можешь понять, почему я сказал тебе правду об этой, — он жестом указал на подпаленную кучу одежды колдуна — ситуации.
— Это испытание, — догадалась она. — Проверка на верность.
— Это шанс — поправил он ее. — Пригласить тебя в мою уверенность и вознаградить тебя за твою. Мое предложение: ты молчишь о том, что узнала здесь, и позволяешь событиям действовать, как я предполагаю, и я доставлю тебе Стивена Эрондейла на серебряном блюде.
— Что? Я… я не… я не.
— Я же говорил тебе, Селин. Я многое знаю. Я тебя знаю. И я могу дать тебе то, что ты хочешь, если ты действительно этого хочешь.
«Будь осторожен в своих желаниях» — подумала она.
Но ох, она желала Стивена. Даже зная, что он думал о ней, даже с его насмешливым смехом, звенящим в ее ушах, даже веря в то, что сказал Валентин, что она сильна, а Стивен слаб, даже зная правду, что Стивен не любит ее и никогда не будет, она желала его. Всегда и навечно.
— Или ты можешь покинуть эту квартиру, бежать в Клэйв, рассказать им любую историю, какую захочешь. Спаси этих двух «невинных» Сумеречных охотников — и потеряй единственную семью, которая когда-либо действительно заботилась о тебе, — сказал Валентин. — Выбор остается за тобой.
***
Тесса Грей вдохнула воздух города, который когда-то, недолго, но неизгладимо, был ее домом. Сколько ночей она простояла на этом мосту, глядя на безудержную тень Собора Парижской Богоматери, на колышущиеся воды Сены, на гордые леса Эйфелевой башни — и всю эту душераздирающую красоту Парижа, затуманенную ее нескончаемыми слезами. Сколько ночей она искала в реке свое нестареющее отражение, представляя себе секунды, дни, годы, века, которые она могла бы прожить, и каждую из них в мире без Уилла.
Нет, не представляла.
Потому что это было невообразимо.
Невообразимо, но вот она, спустя более пятидесяти лет, все еще жива. Все еще без него. Сердце, навсегда разбитое, но все еще бьющееся, все еще сильное.
Все еще способное на любовь.
Она бежала в Париж после его смерти, оставалась здесь, пока не стала достаточно сильной, чтобы встретить свое будущее, и с тех пор не возвращалась. На первый взгляд, город не изменился. Но потом, на первый взгляд, она тоже. Вы не могли заставить поверхность вещей показать вам их правду. Не обязательно быть оборотнем, чтобы это знать.