Грешники

Вассерман Робин

Она выбрала другой путь. Они оба выбрали.

«У нас всегда есть выбор», — сказал Джем, и на этот раз голос был теплый и близкий. — «Это не всегда выбор, который мы хотели, но тем не менее — выбор. Прошлое случается с нами. Но мы выбираем наше будущее. Мы можем только надеяться, что потерянная Эрондейл, в конечном счет, решит спасти себя».

— Это лучшая надежда для любого из нас, я полагаю.

Джем скользнул рукой по перилам и положил свою руку на ее. Рука была, как она предполагала, холодной. Бесчеловечной.

Но

это был также Джем: плоть и кровь, несомненно, живой. И там, где была жизнь, была надежда. Может, не сейчас, но когда-нибудь у них все еще будет будущее. Она решила поверить в это.

***

Церковь Сен-Жермен-де-Пре была основана в 558 году нашей эры. Первоначально аббатство было построено на руинах древнего римского храма, а два века спустя разрушено в нормандской осаде. Перестроенная в десятом веке нашей эры Церковь пережила в том или ином виде тысячелетие. Меровинговы короли похоронены в гробницах, как и разорванное сердце Иоанна II Казимира Васса и обезглавленное тело Рене Декарта.

Утром большинство аббатства видело непрерывный ручеек туристов и наблюдательных местных жителей, блуждающих через его апсиды, зажигая свечи, склоняя головы, шепча молитвы к тому, кто мог бы услышать. Но в это особенно дождливое августовское утро, вывеска на двери указывала, что церковь была закрыта для публики. Внутри собрался Парижский Конклав. Сумеречные охотники со всей Франции торжественно выслушали обвинения, выдвинутые против двух из них.

Джулс и Лизетт Монтклэр молча стояли, опустив головы, когда Роберт Лайтвуд и Стивен Эрондейл свидетельствовали в их преступлениях.

Их дочь, Селин Монтклэр, не была призвана говорить. Разумеется, она не присутствовала при раскрытии колдуном преступлений своих родителей.

Сцена разыгралась так, как будто Валентин сам ее написал, и, как и все остальные, Селин делала то же самое, что и Валентин.

Внутри, она воевала сама с собой. Разъяренная на Валентина за то, что она замешана в гибели родителей; разъяренная на себя за то, что сидела молча, когда решались их судьбы; более разъяренная на свой собственный инстинкт милосердия. В конце концов, ее родители никогда ей не показывали. Ее родители сделали все возможное, чтобы научить ее, что милосердие — это слабость, а жестокость — сила. Поэтому она старалась быть сильной. Сказала себе, что это не личное, а чтобы защитить Круг. Если Валентин верил, что это правильный путь дальше, то это был единственный путь.

Наблюдая, как родители дрожали от страха под стальным взглядом Инквизитора, она вспомнила, как они оба уходили от нее, игнорируя ее крики, закрывая ее в темноте, и она ничего не сказала. Она сидела неподвижно, опустив голову, и терпела. Этому её тоже научили.

Сумеречные охотники Франции знали Селин, или думали, что знали: эта милая и послушная дочь из провансальской деревни. Они знали, как она была предана своим родителям. Такая послушная дочь. Она, конечно, унаследует их имущество. Селин с достоинством переносила пристальные взгляды. Она не признавала жалостливых взглядов. Она смотрела на пол, когда было вынесено решение, и поэтому не видела ужаса на лицах своих

родителей. Она не смотрела, как их помещают под стражу Безмолвных братьев, чтобы перевезти в Безмолвный город. Она не ждала, что они проживут достаточно долго, чтобы встретиться лицом к лицу со Смертным мечом.

Она не говорила ни с Робертом, ни со Стивеном, и позволила им поверить в то, что они только что предали ее родителей смерти.

Валентин догнал Селин прямо возле церкви. Он предложил ей блинчик с нутеллой.

— Со стенда напротив Дё маго, — сказал он. — Твой любимый, правильно?

Она пожала плечами, но взяла то, что он предложил. Первый кусочек — теплый шоколадный фундук, сладкая выпечка — был как никогда идеален, и заставил ее снова почувствовать себя ребенком.

Иногда было трудно поверить, что она когда-то была маленькой.

— Ты мог бы мне сказать, — сказала она.

— И испортить сюрприз?

— Они все же мои родители.

— Действительно.

— И ты убил их.

— Они были еще живы, последний раз, когда я проверял, — сказал Валентин. — Они, вероятно, могли бы остаться живыми, со словом от тебя. Но я ничего такого не слышал.

— Ты очень рисковал, не рассказав мне всей истории. Ожидал, что я попрошу тебя… отпустить их.

— Разве? — сказал он. — Или я просто знаю тебя достаточно хорошо, чтобы точно знать, что ты выберешь? Знать, что делаю тебе одолжение.

Он встретился с ее глазами. Она не могла отвести взгляд. Впервые в жизни она этого не хотела.

— Ты не обязана это признавать, Селин. Просто знай, что я знаю. Ты в этом не одинока.

Он увидел ее, он понял. Как будто мышца, которую она сжимала всю жизнь, наконец, освободилась.

— Но сделка есть сделка, — сказал он. — Даже если у тебя есть больше, чем ты рассчитывала. Стивен весь твой, если ты все еще этого хочешь.

— Как именно ты это сделаешь? — спросила она, теперь ясно, на что способен Валентин. — Ты бы не стал… ты не навредишь ему?

Валентин выглядел разочарованным в ней.

— Стивен — мой самый близкий друг, мой самый верный лейтенант. Тот факт, что ты спросила, заставляет меня усомниться в твоей преданности, Селин. Ты хочешь, чтобы я сомневался в твоей преданности?

Она отрицательно покачала головой.

Затем эта теплая, маслянистая улыбка исказила его лицо. Она не могла сказать, настоящий ли Валентин, или это маска.

— С другой стороны, было бы глупо не спрашивать. И как мы уже говорили, в тебе нет ничего глупого. Не важно, что подумают люди. Итак, твой ответ: нет. Клянусь тебе Ангелом, я не причиню Стивену никакого вреда.

— И никаких угроз?

— Неужели ты так плохо о себе думаешь, что предполагаешь, что человеку нужно будет угрожать, чтобы он полюбил тебя?

Она ничего не ответила. В этом не было необходимости: он мог прочитать все по ее лицу.

— Стивен не с той женщиной, — почти нежно сказал ей Валентин. — В глубине души он это знает. Я просто объясню ему это, а остальное будет так же легко, как упасть со скалы. Нужно только расслабиться и позволить гравитации сделать свою работу. Не бойся тянуться к вещам, которых ты действительно хочешь, Селин. Это ниже твоего достоинства.