Грешные ангелы
Шрифт:
Надо довернуться чуть влево и ждать мыса.
Мыс, скошенный, довольно длинный, должен оказаться левее. И сразу за мысом — горло…
Если меня в этот момент не собьют, я проскочу в бухту и там под береговым обрывом увижу, должен увидеть линкор — серую стальную коробку…
Тут я, кажется, усмехнулся — иголка в стоге сена! На самом деле: что там каких-нибудь тридцать тысяч тонн водоизмещения в сравнении с миллионами, а скорее, даже с миллиардами тонн неистребимого камня. Найду!
Однажды с иголкой в сене у меня неплохо получилось! И теперь найду, если только не собьют с мыса.
На высоте, не превышающей и тридцати метров, я проскочил в бухту. Берег грохнул во все две или три сотни зенитных стволов с крохотным, но для меня вполне достаточным запозданием, когда я уже очутился внутри каменного кольца.
Полосуя все окрест, разрывы дымными хвостами цепляли за облака и пропадали из глаз. Вспомнил Носова: «Если разрыв видишь, это не твой снаряд».
Бухта тускло блестела под ногами, огромная акватория была совершенно пуста.
Зенитки зенитками, но меня от другого аж в пот ударило: куда же этот чертов линкор девался?
Понятно, я не знал и не мог догадаться, что больше устраивало бы адмирала: линкор — в бухте или линкор — не в бухте. Наверное, наилучший из мыслимых вариантов был бы — линкор на дне, но такое не под силу одиночному истребителю, даже если он готов пожертвовать собственной жизнью.
Горючего оставалось только до дому.
Вопреки зениткам и чему угодно еще я обязан вернуться: от моих сведений зависело, как дал понять командующий флотом, больше чем многое.
Сведения надо было еще доставить и передать. Едва не цепляя винтом за воду, вылезал я из бухты. И благополучно выскочил, но… этого мало!
Мне сказочно повезло: когда я уже собирался ложиться на обратный курс и пырять в облака, я увидел его. Оставляя закрученный бурун за кормой, угрюмый, здоровенный утюг вспахивал море. Мне удалось разглядеть даже кормовой флаг и прочесть название, выведенное белым по серому борту. Сомнений не оставалось — линкор вышел из укрытия и следовал в море…
Глянул на компас, прикинул, как далеко отлетел от базы, хватанул ручку на себя и, вознесясь на высоту верхней кромки первого яруса многослойных облаков, заорал открытым текстом:
— «Гранит»! «Гранит»! «Гранит»! «Утюг» чешет по квадрату двадцать два шестьдесят четыре, курсом двести пятнадцать!..
Повторяю…
— «Чайка-одиннадцать», это ты? — неодобрительным голосом откликнулась земля и замолчала.
А потом я услыхал, как снова включился передатчик, и сразу узнал Носова:
— «Одиннадцатый», спасибо за натугу… Ветерок усиливается, учти… За горючим поглядывай.
41
А разжаловали меня так.
Сначала я познакомился с капитаном Карпосом. Это было, когда меня послали в Мурманск на конференцию воздушных снайперов. Во время войны всякие совещания, краткие курсы усовершенствования, слеты передовиков тоже проводились.
Карпос, как помнится, прямого отношения к воздушным стрельбам не имел, но при разговорах наших присутствовал, потому что был связан с поставками авиационной техники, которая шла из Америки через Мурманск.
Мне Карпос запомнился своим бравым видом, уверенностью, не назойливым остроумием. Словом, компанейский человек, не рубаха-парень, а именно душа компании.
После нашего знакомства прошло уже много времени, я и не вспоминал о встрече в Мурманске. Но тут, очутившись в Петрозаводске, буквально наткнулся на Карпоса. Смотрю, майор. Цветет. Меня узнал. Как старого знакомого, сердечно приветствовал:
— Ба! Какими судьбами? Чего невеселый?
Узнав, что я застрял в Петрозаводске из-за отказавшего регулятора постоянства давления — РПД, он только рукой махнул:
— Не бери в голову такую ерунду, завтра же достанем, — и пригласил к себе на вечер. — Есть, — сказал, — повод — майорство. Приказ только-только пришел.
По координатам, полученным от Карпоса, я нашел его притемненную, как и полагалось в прифронтовой полосе, «хазу». И был весьма удивлен роскошным столом — колбасы, сыр, какие-то не наши консервы, вино и спирт…
— Вот так, Абаза, таким порядком — на войне тоже можно, если умеешь, жить.
Следом за мной появилась девица. Для военного времени вид у нее был тоже неожиданный — платье прозрачное, туфельки, прическа… Девица мне не понравилась. Она как-то неестественно смеялась и вообще, как я тогда определил, выламывалась. Чуть позже жеманно сообщила мне: «для комплектности» должна подойти ее подруга Катя — «мордашечка и милашечка необыкновенная».
Карпос, однако, подруги дожидаться не стал, налил в стаканы спирта, добавил какой-то рубиновой, яркого свечения жидкости и сказал:
— Предлагаю выпить за то, чтобы всех нас связывал нормальный шнур отношений… — и, никого не дожидаясь, торопливо опрокинул свой стакан.
Потом он предложил тост «за дам, без которых жизнь превращается в пресное существование». Он торопился. Куда? Почему? Этого я не понимал.
Не прошло и пяти минут, Карпос предложил высказаться даме. Она просюсюкала что-то в высшей степени пошлое — об отваге истребителей, которых она отличает по хватке, правда, не в полете, не в воздухе…
Мне сделалось противно, и я стал соображать, как бы половчее смыться. И смылся бы, но не успел.
Дама принялась упрекать Карпоса в жадности, говорила, что он стал зажимистей — раньше, мол, на столе бывали у него и фрукты, и то-се, а теперь одна «колбасятина».
Майор не возражал и не оправдывался. Он тяжело поднялся со своего места, обошел стол и, не задерживаясь, с ходу влепил даме по физиономии, да так, что та очутилась на полу.
— В блокадном Ленинграде люди всех кошек съели, а ты… — Он готовбыл влепить ей еще раз, но я не дал.