Грешные ангелы
Шрифт:
Заканчивая пилотаж, я завязал двойную петлю и собирался уходить резким снижением, чтобы скрыться из глаз зрителей за темно-зеленым неровным краем соснового леса, но услышал в наушниках:
— «Клен-четыре», благодарю за работу. — Последовала маленькая пауза, и Суетин сказал: — Главнейший просит произвести посадку здесь.
— Вас понял. Исполняю, — ответил я. Проверил высоту. Нормально. Поддернул машину. Аккуратно перевернулся на спину и, энергично работая рулем высоты, стал выходить на посадочную глиссаду. Направление? Нормально…
Высота? Чуть снизить…
«Пора, шасси, — сказал я себе и тут же выпустил колеса. — Со щитками не спеши… Та-а-ак, теперь в самый раз…»
Мягко коснувшись бетона, Як пробежал что положено и вот-вот должен был остановиться, когда я услышал:
— «Клен-четыре», подрулите к шатру.
Открываю фонарь. Расстегиваю привязные ремни. Освобождаюсь от парашютных лямок…
Соображаю, глядя на блестящую трибуну, кому докладывать. И не могу решить. Тяжелое золото погон просто-таки подавляет меня.
Старший по званию, насколько удалось разглядеть, — маршал рода войск. Но каких? Не могу разобрать…
Импровизирую, играя на повышение:
— Товарищ Маршал Советского Союза, разрешите обратиться к гвардии генерал-лейтенанту Суетину! Он перебил меня:
— Обращайтесь, обращайтесь…
— Товарищ генерал, ваше задание выполнено. Докладывает…
И по тому, как Суетин досадливо махнул рукой, я понял: представляться и докладывать следовало наземному начальству. Видимо, для того меня и усадили здесь и велели подрулить к трибуне.
Тем не менее почетная трибуна приветствовала меня весьма сердечно.
Была задана куча вопросов: не страшно ли так низко летать, не кружится ли голова?.. Вежливо выслушав все слова, ответив на все вопросы, я отколол латунные крылышки военного летчика первого класса и, стараясь сделать как лучше, протянул их молодой женщине, стоявшей рядом с маршалом и белозубо мне улыбавшейся.
— Позвольте вручить на память?
— Если папочка не будет возражать, — сказала она кокетливо, — с большим удовольствием. И я, идиот, клюнул.
— Позвольте, товарищ маршал?
Он поглядел на меня из-под нависших бровей усталым взглядом и сказал ворчливо:
— Что именно позволить? Если вы собираетесь ухаживать за моей женой… то обычно на это разрешения не спрашивают.
Бочка меда — капля дегтя.
Небо над нами стояло синее-синее.
Зубы у женщины были перламутрово-ровные и белые.
Пилотаж, черт меня задери, получился!
Так где же деготь?
Всю жизнь, но особенно в детстве, меня ругали — я уже говорил об этом, — иногда гневно, иногда так… для порядка, чаще задело ругали, реже — зря. И никак я не мог приспособиться к «законному» порядку вещей: допустим, мне объясняют — разговаривать во время уроков с соседом по парте стыдно и плохо… Я должен при этом хлопать глазами, соглашаться и обещать исправиться, никогда больше не повторять. У меня так не получалось. Прав или не прав, я лез оправдываться, доказывать свое, и, как правило, ничего хорошего из этого не получалось.
Кто много говорит о любви к самокритике или уверяет, что жить не может без принципиальной товарищеской взыскательной критики, врет. Нормальный человек не может обожать осуждение, хотя бы и самое дружественное. Стерпеть, принять во внимание — куда ни шло, но не более. Нормальному человеку должно быть приятно слышать слова одобрения в свой адрес, слова сочувствия, тем более, хоть изредка, слова восторга.
Правда, я думаю, что каждый, поступая как-то не так, выпадая из общего ряда, нарушая принятые нормы, отлично понимает — он не прав. Сам понимает, без напоминаний…
Понимал это и я. И много раз старался начать совершенно новую жизнь: безошибочную!
Как мне это представлялось?
С первого числа буду делать физзарядку, говорил я себе, придумывал «железные клятвы» и ждал первого числа в твердой и совершенно искренней уверенности — начну полнейшее обновление. Но почему-то именно накануне заветной даты я заболевал, мне предписывалось лежать в постели. Никакой речи о физических нагрузках не могло быть… Потом я выздоравливал, надо было наверстывать упущенное в школе, и «старое» первое число приходилось переносить на другое, таившееся в туманной дали.
Или: дал себе твердое слово — бросаю курить! Казалось, будто врачи поглядывают с каким-то подозрением, а в авиации одного слова доктора достаточно, чтобы человек распрощался с полетами если не навсегда, то надолго. Короче говоря, я сам принимал решение: надо, пора отказываться от сигарет. В принципе все ясно…
А дальше? Вот отлетаем инспекторскую проверку, схожу в отпуск, вернусь отдохнувший, успокоенный морем и с первого числа брошу. Проходила инспекторская, проходил отпуск, я возвращался в часть, а там меня ждал приказ: «Назначить членом аварийной комиссии по расследованию катастрофы, имевшей место…»
И надо было лететь в соседний гарнизон, копаться в обломках вдребезги разнесенной машины, помногу часов напряженно опрашивать свидетелей, искать виновников… Словом, никому такой работенки не пожелаю, вся — на нервах.
Но приказ есть приказ.
И вот идет день за днем в предельном напряжении, как тут бросить?
А первое число — мимо.
Тем не менее новую жизнь я начал все-таки с первого числа. Правда, эту дату назначил не я. Первое число, можно сказать, догнало меня и поставило на новые рельсы.
Носов сдал полк. На его место пришел подполковник Шамрай. Худого сказать не могу: новый командир свое дело знал. Академию успел закончить в первом послевоенном выпуске, так что и практика и теория у него соответствовали требованиям.
Но отношения наши не заладились с первого числа.
На офицерском совещании Шамрай кругло и складно говорил о порядках, которые он собирался установить, и получалось, вроде новый хозяин все бывшее до него не поносит, но… полагает, надо начинать с нуля, заново.