Грета Гарбо и её возлюбленные
Шрифт:
И хотя Сесиль твердо вознамерился последовать за Гарбо в Голливуд, ей он сказал, что, по всей видимости, вскоре отплывет в Англию. 20 февраля, по чистому стечению обстоятельств, он имел возможность убедиться в весьма нелицеприятной истине.
Сесиль находился в театре и решил во время антракта позвонить Гарбо, однако телефонная кабинка оказалась занята. Когда же кабинка открылась, оттуда показался Шлее. Поначалу это обстоятельство позабавило Сесиля, однако потом он не на шутку встревожился. «Увидеть, что Шлее, как и я, влетел в телефонную будку! Это дает мне основание предполагать, что после семи лет он все так же душой и телом предан ей, а также то, что он являет собой достойного соперника, — так что битва предстоит не на живот, а на смерть! Однако награда того стоит!»
Спустя три дня Сесиль и Гарбо встретились перед тем, как ей возвращаться в Калифорнию.
«Мы прошли в другую комнату, и я наблюдал, как ее прекрасное лицо обратилось ко мне, временами она поворачивалась ко мне в профиль, «profile perdue», [5] гордо закидывая вверх подбородок и открывая взору благородные очертания шеи. В окна лился солнечный свет, и мне ужасно хотелось оставаться там, пока не станет темно, но получилось лишь еще раз и второпях… Я услышал в комнате какой-то легкий шорох, словно ветром всколыхнуло тисненую бумагу. Оказалось, что это одевается Грета. Я запротестовал, но она сказала, что осталась лишь для того, чтобы я получил хоть каплю удовольствий от ее бедного, измученного тела».
5
profile perdue (франц.) — безупречный профиль.
Гарбо уехала в Калифорнию на следующий день, Сесиль же еще оставался в Нью-Йорке. Вечером накануне ее отъезда Сесиль отправился в кино со своим приятелем, актером Джеффри Туном. Гарбо позвонила, когда в комнате находился Тун, отчего разговор получился довольно натянутым. Позднее Сесиль перезвонил, и они с Гретой попрощались, задаваясь одним и тем же вопросом, как она выразилась: «Что нам уготовано судьбой».
Спустя несколько дней Сесиль написал Гарбо в Калифорнию:
«Мой ангел!
Я столько о тебе думал — без десяти шесть, когда ты еще ждала прихода поезда, в шесть часов, когда он тронулся, увозя тебя за тридевять земель, и затем в течение всей ночи и дня я представлял себе, как ты трясешься в душном и тесном металлическом ящике, как на протяжении нескольких дней, я вижу, ты будешь сидеть взаперти в этом вонючем, пыльном купе, и не сомневаюсь, что у тебя в первый же день от всего этого разболится голова. После твоего отъезда в моей жизни образовалась огромная пустота. И хотя на меня свалилось сразу так много дел и хлопот, все равно я все это время остро ощущал, как мне тебя не хватает. Когда бы я ни бродил по улицам, я видел вокруг себя все те же витрины и вывески магазинов, возле которых мы останавливались во время наших с тобой прогулок, и я проникался к тебе благодарностью за эти сладостные воспоминания, одновременно и такие печальные, поскольку уже принадлежат прошлому. Из-за этого я ощущал себя ужасно одиноким… а еще я умирал от тоски. И теперь, когда звонит телефон, в душе у меня ничего не екнет, ведь я знаю, что это не ты. Во мне практически не осталось любопытства.
Тебя нет всего четыре дня, а мне это время уже показалось вечностью. Даже город — и тот стал каким-то не таким. Зима прошла. Скорее, он напоминает мне не Нью-Йорк, а Лондон: дни стоят темные и хмурые, вечно моросит дождь и на улицах — подумать только — хлюпает грязь! Наш укутанный снегом парк стал неузнаваем. Последние слои грязного снега и льда растаяли, и поэтому в воздухе ощущается какая-то затхлая сырость.
Откровенно говоря, мне больше не хочется здесь оставаться. Последнее время я сделал много интересного, желая выскочить из наезженной колеи, — исследовал не известные мне уголки города и возвращался домой далеко за полночь. Как-то вечером я наведался в небольшой французский ресторан, куда мне давно хотелось тебя сводить. Это между Восьмой и Девятой авеню — пол там посыпан опилками, а повар готовит изысканнейшие французские блюда: чудеснейшие паштеты, цыплят, тушенных целиком в горшочке, великолепные крестьянские супы; и когда переступаешь порог, тебя приветствует легкий аромат французского табака. Как жаль, что этой зимой мы с тобой ни разу не наведались сюда, — не получилось, как, впрочем, и многое другое. Затем, чуть позднее тем же вечером, меня взяли с собой в греческий квартал, и мы пошли в весьма необычный ночной клуб, где мы пили узо и смотрели, как отвратительные гречанки исполняли под арабскую музыку танец живота. Посетители были, главным образом, греки, такие потные и уродливые, и столь не похожие на жителей Нью-Йорка, что создавалось
Прошлой ночью — то есть уже совсем поздно — меня пригласили в одно место, где молодые люди, похожие, скорее, на стаю скворцов, танцуют в обнимку парами под мелодию музыкального автомата. По-своему потрясающее зрелище! До этого я ходил на закрытый просмотр самого трогательного и прекрасного французского фильма «Le Diable au Corps» («Дьявол во плоти») с Жераром Филиппом, тем самым молодым человеком, которым мы восхищались и «Идиоте», где он играл роль шестнадцатилетнего мальчика, влюбившегося в девушку старше себя и вынужденного взять на себя ответственность за то, что она умирает от родов. Этот молодой человек был неподражаем. Уже давно не видел я такой прочувствованной, проникновенной игры. Жерар выглядел гораздо более юным и уродливым, чем в русской пьесе. Такие фильмы получаются лишь один раз в двадцать лет… И в этом нет ничего странного. Каждая его деталь будит воображение и бередит душу. Я был глубоко потрясен, буквально тронут до глубины души — несомненно, некоторые сцены воссоединения возлюбленных были созвучны моим собственным переживаниям.
Все люди, с которыми я встречался, крайне встревожены новым наступлением русских. По мнению многих, если мы не дадим России решительный отпор, рано или поздно нас ждет второй холокост. Об этом просто страшно подумать. Мы не должны забывать, что непозволительно терять время и что, не теряя головы, мы, однако, вполне способны насладиться счастьем.
Бедный Алекс Корда вернулся вымотанным и усталым. Мне пришлось немало помучиться, работая с ним, так как он то и дело меняет точку зрения. В какой-то момент он в восторге от того, что я буду работать с Хичкоком, а в другой момент может заявить следующее:
«Нет, я ни за что не соглашусь играть вторую скрипку при ком бы то ни было. Ты у меня получишь то, что заслуживаешь».
В конце концов мы не пришли ни к какому определенному решению, если не считать того, что он мне сказал, что я, мол, всегда могу рассчитывать на крышу над головой. Он сказал, что если ты действительно серьезно намереваешься подписать с ним контракт (речь идет о фильме «Двуглавый орел»), то он, не теряя времени, приступит к работе, однако выразил сожаление, что твой агент «вынужден был уехать на Бермуды», хотя и отзывался об этом с явной издевкой. По-моему, самое главное то (и это уже можно утверждать почти наверняка), что ни при каких обстоятельствах тебе не придется играть вместе с Кьероном Муром. Я в шутку готов поклясться, что Алекс до сих пор пытается уверить самого себя и остальных, будто этот ирландский детина способен сыграть на экране чувствительного любовника. Он (Корда) ужасно упрям. Кое-кто из моих знакомых, что работает на него в Лондоне (Кларисса Черчилль), написала мне сегодня утром: «Бедный, бедный Алекс!»
Это просто трагедия, когда человек такого ума вынужден нести бремя ужасающих ошибок, так до конца и не осознав, что же, собственно, произошло. А еще большая трагедия заключается в том, что никто не способен и никогда не будет способен помочь ему — ни советчик, ни друг, — поскольку он несет на себе проклятье.
Он дал мне почитать сценарий «Орла». Это пока еще только наброски, и в них пока еще сильно заметно, что это, экранизация пьесы, — и все равно там много замечательных сцен! Вот если бы ты могла вдохнуть в них жизнь, чтобы все стало так, как нужно. Романтичная и загадочная, ты привнесешь в картину недостающую ей теплоту и человечность. Я уповаю на это. По-моему, фильм получится замечательный! Я сказал ему (Корде), что ты бы хотела, чтобы сценарием занялась миссис Фиртель, и по его мнению, это нетрудно организовать, и он непременно так и сделает, если это тебя обрадует. Хотя он сам лично считает, что вышеназванная дама не слишком сильна в диалогах.
Я ужасно без тебя скучаю. Полагаю, что ты постепенно привыкнешь к своему новому окружению, проникнувшись теплыми мыслями о преданном тебе друге.
Сесиль».
В ответ на это письмо ему в отель принесли телеграмму без подписи: «Благодарю и люблю тебя».
Сесиль задержался в Нью-Йорке еще на несколько дней, после чего тоже отправился в Калифорнию.
«Чтобы сделать мою зимнюю победу окончательной, я знал, что мне нужно увидеться с ней в ее доме. Мне было необходимо провести с ней несколько дней подряд, с утра и до позднего вечера, и чтобы при этом она не бросила взгляд на часы, говоря при этом: «Мне пора идти».