Грета Гарбо и её возлюбленные
Шрифт:
Сесиль чувствовал себя опустошенным насыщенностью их отношений. Гарбо недосыпала, усталость начинала сказываться и на ней. В отличие от Гарбо, Сесиль одновременно горел желанием и был вынужден работать, чтобы как-то поддержать мать и попробовать рассчитаться с долгами.
«Я так долго бездельничал, и поэтому, как мне кажется, мне надо серьезно браться за остальные дела. На протяжении последних четырех месяцев я только тем и занимался, что всего себя без остатка посвящал Грете».
На прощанье Сесиль купил своей возлюбленной огромный букет цветов. Он пришел к дому Гарбо.
«У меня было такое чувство, словно мне предстоит подвергнуться какой-нибудь операции, например, ампутировать
Неожиданно эмоции взяли над ним верх. Грудь его дрогнула, и он разразился рыданиями. Слезы беспрепятственно катились по его щекам. Сев в такси, он бросил взгляд на Гарбо, «похожую на усталое, печальное дитя шестнадцати лет, глядевшее на меня с бесконечной жалостью и страданием». Шофер такси попытался заговорить с ним, но Сесиль никак не мог сосредоточиться. По его собственному признанию, он, подобно ребенку, сотрясался от слез и рыданий. Ему предстояло долгое путешествие на поезде в Нью-Йорк. Все время, пока Битон трясся в вагоне через всю Америку, он прилежно заносил в дневник невообразимые обстоятельства своего романа.
Выехав 15 марта из Калифорнии поездом, Сесиль через несколько дней прибыл в Нью-Йорк. Он оставался в городе еще целую неделю и отплыл в Англию 27 марта. У него нашлось время черкнуть одно письмо Гарбо. Как всегда, оно было написано в воскресенье утром:
«Моя наидражайшая!
Поскольку я лишен возможности прилететь к тебе, мне ничего не остается, как с нетерпением дожидаться следующей субботы, когда я отплыву в противоположном направлении. Нью-Йорк — настоящий монстр. От него нигде не укрыться. С тех пор как ты уехала, этот город изменился до неузнаваемости. Пронизывающий холод уступил место душной оттепели, все выглядит каким-то грязным и уродливым, хотя существует и много такого, что напоминает мне о приятном времени, проведенном нами вместе, — парк, перекресток Пятьдесят Седьмой улицы и Парк-авеню, «Батлер-Студио», кошачий ресторан, Эрих Мария Ремарк, и даже этот ужасный Джон Гюнтер и его новая жена — и те напоминают о тебе; а еще все те места, куда мы с тобой так и не выбрались. Нет. Дни, прошедшие с прошлого понедельника, показались мне какими-то бесцельными. Возможно, Нью-Йорк в этом не виноват. Просто во мне погасла какая-то искра и я стал равнодушен к тому, что происходит вокруг. Мне давно пора назад в Англию, чтобы еще сильнее ощутить нашу разлуку. И я доверился судьбе, которая наверняка вскоре сведет нас снова.
Мне не хватает слов, чтобы выразить всю мою благодарность за то, что ты приняла меня. Это даже превзошло все мои ожидания. Это стало всем тем, о чем я только мог мечтать. Уж если у Джоан Аткинс сложилось впечатление, будто перед ней распахнул двери Ватикан, хотя на самом деле ей разрешили лишь краем глаза взглянуть на твой бассейн, ты можешь легко представить себе, что чувствовал я, когда мне было позволено разделить с тобой существование на тот короткий и одновременно бесконечный миг, когда мы с тобой проводили вместе долгие часы и жили вне отсчета времени — в совершенно ином измерении счастья. Как замечательно, что мне было дано ощущать близость к тебе и привязанность; я уверен, что нам непременно нужно ближе узнать друг друга. Можешь не сомневаться, я неизменно буду испытывать к тебе все возрастающую любовь и преданность.
Спасибо тебе. Спасибо тебе. За салаты на завтрак, которыми ты угощала меня, за голубых птиц, за прогулки у Тихого океана и в горах, за наши вылазки на Фермерский рынок, за магазин семян, за великолепные солнечные дни в твоем саду. Спасибо тебе. Спасибо тебе.
Merci infiniment!
Muchas grazias!
Danke schon!
Несмотря на этих крошечных шведских кроликов,
Совершенно измученный и терзаемый головной болью, я в конце концов объявился в «Плазе» как раз в тот момент, когда мисс Клегхорн получала ключи от другого номера. Я экономлю на том, что снимаю сдвоенный номер на том же этаже, поэтому завтрак на тележке мне привозит все тот же Юджин, но зато счет за неделю не станет для меня непосильным бременем. Вот уже и путешествие на поезде забывается, словно сон. Но только не мои десять дней в Калифорнии.
Пару раз я позволил себе развлечься: к величайшему моему разочарованию — слабенькая пьеска о Голливуде, один весьма пикантный итальянский фильм и на редкость скучный обед у Пацевича для всех модельеров — более уродливо одетое сборище трудно себе представить. Как представители одной профессии, они были ограничены в своих интересах и даже менее терпимы друг к другу, нежели актеры.
Джордж Кьюкор открыл для себя в Англии настоящий кладезь жизненных сил и энергии и каким-то чудом умудрился переделать за столь короткий визит кучу дел. Он сказал, что Корда преисполнен энтузиазма сделать с тобой и с Джорджем любую картину. Нам и впрямь нужно вместе раскинуть мозгами. Я буду держать ухо востро, однако не стану понапрасну отвлекать тебя пустыми предложениями, если не буду до конца уверен, что из них действительно что-то выгорит. Неблагодарная работа — взвешивать все «за» и «против», не будучи уверенным, что занимаешься действительно чем-то стоящим.
Мне грустно думать о том, что тебе четыре дня нездоровилось. Ну а теперь ты должна как следует отдохнуть — пусть твое бедное тело немного расслабится. Не смей копаться в саду, пилить, красить, вносить удобрения, чтобы не напрягаться, и не позволяй никаким черно-белым треволнениям вторгаться в твою жизнь (намек на Мерседес де Акосту).
Я прекрасно понимаю, что пишу глупое, претенциозное письмо, из которого совершенно не видно, какие чувства я испытываю в душе, но тем не менее я его отсылаю, к тому же я испытал истинное счастье, пока писал его — ведь оно предназначено тебе.
Глубоко любящий тебя и преданный тебе Сесиль.
P.S. Кстати, у меня на борту «Королевы Елизаветы» забронирована двойная каюта, а отплытие — 27 числа. И если ты пожелаешь воспользоваться лишней койкой, я буду более чем в восторге.
Не забывай также, что из Калифорнии в Англию ходят грузовые суда прямого сообщения, и я бы мог тебя встретить по прибытии в Саутхемптон, это недалеко от моего дома.
Не забывай!
Не забывай!»
(Вместо подписи Битон изобразил пронзенное стрелою сердце.)
Глава 7
Письма из Бродчолка
Сесиль вернулся в Англию счастливым человеком. И если в октябре 1947 года он мучительно переживал из-за того, что Гарбо не отвечает на его письма, то теперь у них был роман. Для Сесиля это означало победу, покорение величайшей звезды и наиболее загадочной фигуры двадцатого столетия. Для Гарбо же это было нечто иное. Она искренне была влюблена в Сесиля, восторгалась им, ей нравилось проводить с ним время. Однако ее отношение к сексу отличалось свойственным скандинавам практицизмом — их роман никогда не значил для нее то же, что для Битона.