Грета Гарбо и её возлюбленные
Шрифт:
«Я отправился к нему в отель, чтобы выпить вместе, и мы чудесно поговорили о тебе. Он пребывал в своем самом душевном настроении и говорил о тебе с истинным пониманием, нежностью и уважением. Все началось с того, что я сказал: «Расскажи мне об этой картине!», — и он принялся рассказывать мне обо всех трудностях, о том, как он восхищен Джошем Логаном, и о туманных планах. Казалось, мы понимали друг друга с полуслова, и я предложил: «А почему бы вам с Гретой не приехать ко мне и немного не погостить? От Саутхемптона это всего лишь полчаса на машине». Он записал мой телефон и сказал, что пошлет мне телеграмму, когда вы с ним приедете. Я сильно сомневаюсь, что он привезет тебя с собой, но он предложил, чтобы я приехал к вам в Париж, — так что, если тебе нравится моя затея, добейся, чтобы он все-таки послал
Сесиль вернулся в Лондон, где его уже ожидало письмо от Гарбо, которое он назвал «приятным сюрпризом». Грета писала, что ей весьма жаль, что она не сумела выполнить предсказание Неллы Уэбб, чтобы узнать, что та сказала о том периоде ее жизни. Каковы бы ни были подобные предсказания, времена оказались нелегкими, и в последнее время ей не давал покоя вопрос, уж не написано ли ей на роду закончить жизнь в приюте для «измученных жизнью».
Гарбо чертовски устала ждать, когда же ее, наконец, призовут к присяге под американский флаг, и была в полном расстройстве оттого, что ей надо запоминать для этого ряд требуемых фактов. Гарбо писала, что с большим удовольствием бродила бы сейчас по лесам вокруг дома Сесиля, вместо того чтобы вести свое обычное бессмысленное существование в том, что она называла задворками своего недостроенного обиталища. Письмо заканчивалось словами, что она сильно тоскует по Сесилю.
Тот писал ей в ответ:
«Уверен, что ты можешь поселиться у меня. Я в Америку соберусь не скоро. Я могу быть здесь, когда ты захочешь; здесь у нас никогда не бывает слишком холодно. В любом случае ты любишь, когда в комнате прохладно; ну а если возникнет необходимость, то мы всегда можем выбраться в город и купить тебе теплый костюм. Ты у нас будешь словно эскимос, закутанный в шарф! Пока еще невозможно сказать что-либо определенное, но я начинаю подумывать — пока что только подумывать, — не съездить ли мне в августе в Танжер. Недельки на три, а затем, возможно, в Венецию — но ты обязательно должна дать мне телеграмму, чтобы не случилось так, что я исчезну из вида и не смогу связаться с тобой. Если не ошибаюсь, Джордж сказал мне, что ты будешь в Париже где-то числа 20 июля, поэтому я на всякий случай буду тебя поджидать… Но, дорогая моя, лучше бы в это чудное время года ты была здесь со мной. Англия сейчас в самой своей красе, в самом расцвете».
Новость о намерениях Гарбо пуститься в путешествие дошла до Сесиля через Трумена Кэпота, который в тот момент отдыхал на Искии.
Он прочитал в «Пари Трибюн», что 13 июня в Париже ожидают прибытия Гарбо. Эта новость вынудила Сесиля еще шире развернуть свою эпистолярную активность:
«Многоуважаемый сэр, что прикажете делать с моими письмами в ваше отсутствие? Писать их и складывать, пока вы не соизволите прислать мне адрес? Я жду от вас разъяснений… Любая телеграмма по адресу дом № 8 на Пелхэм-Плейс будет передана дальше…»
Лето продолжалось во всей своей красе, и Сесиль злился, что должен ехать в Лондон, на этот раз в нечастом, однако весьма доходном амплуа королевского фотографа. Он писал: «Неделя, проведенная в Лондоне, была просто кошмарной. Какая бесполезная трата времени, когда солнце светит так ярко! Я намеревался провести там всего один день — неожиданно раздался звонок из дворца, и мне сообщили, что принцесса Маргарита желает, чтобы я в пятницу сделал ее портрет, а это значит, что мне пришлось ждать еще три дня; и все это время я не знал, чем заняться, и поэтому страшно злился. Такое впечатление, что телефон трезвонит без конца, а секретарши, которая отвечала бы на звонки, нет, а они так утомляют. Воистину, я лишь тогда чувствовал себя прекрасно, когда выбирался из дому. Я сводил в Национальную Галерею двух молоденьких американок и пошел посмотреть, как бедная старушка Герти Лоренс играет в какой-то дешевой слезливой пьеске, а потом
Фотосъемка во дворце обернулась нелегким делом, и у меня практически не было времени побеседовать с юной принцессой. Она до половины шестого утра находилась в ночном клубе и после двух часов позирования чувствовала себя утомленной. Однако она полна остроумия и, на первый взгляд, вполне терпимо расположена к остальному человечеству. Я думал, что принцесса окажется испорченной, капризной девчонкой, однако она была добра ко мне и готова помочь, и сказала, что попытается уговорить мать, чтобы та пересмотрела свой запретительный вердикт по поводу замечательных фотографий, где я снял ее в черном бархатном кринолине, — на них она выглядит такой тоненькой и поистине царственной».
Сесиль зорко следил за передвижением Гарбо. Он отметил ее отъезд из Нью-Йорка и прибытие во Францию — об этом сообщалось в прессе. Гарбо была одета в «шерстяное пальто, бесформенные брюки и нечто такое, что весьма напоминало домашние шлепанцы». Когда же к ним приблизился фотограф, Гарбо схватила шляпу Шлее. Увы, слишком поздно — ей так и не удалось избежать снимка. У Шлее тоже был испуганный вид.
Затем Гарбо и Шлее проследовали на воды в Экс-Ле-Бэн. И здесь досужая пресса преследовала их по пятам. Некая журналистка по имени Генриетта Пьеро ходила за Гарбо хвостом на протяжении нескольких дней и сумела-таки состряпать репортаж для «Элль» о ее пребывании. Вся эта операция скорее напоминала военную кампанию. Журналистка воспользовалась старым удостоверением, согласно которому она числилась художницей, и даже прихватила с собой краски. Кроме того, она поселилась в том же отеле, что и Гарбо, и за определенную мзду вытянула из горничной информацию, что та ежедневно отправляется в термы для принятия ванн. Засим последовали бдения.
В половине десятого утра репортерша поджидала в парке появления Гарбо. Последнее имело место без четверти десять, однако журналистка не осмелилась воспользоваться аппаратом. Однако этот трюк удался ей в десять минут двенадцатого, когда Гарбо вместе со Шлее выходила из терм. Гарбо успела закрыть лицо руками. После чего журналистка попыталась ходить за ней по пятам как поклонница и даже попросила разрешения сделать снимок, однако Шлее произнес по-английски: «Это невозможно, невозможно». Набравшись храбрости, журналистка рискнула еще пару раз щелкнуть затвором, однако угрожающий вид Шлее заставил ее спешно ретироваться.
На следующий день, в другом обличье, журналистка попыталась продолжить свои бдения в парке. Она даже вскарабкалась на дерево, однако ее кто-то спугнул. Но и Гарбо не было видно ни здесь, ни в других местах. Весь день пошел насмарку. На третий день репортерша встретила другого фотографа, которому, в отличие от нее, повезло больше — на предыдущей неделе он сделал удачный снимок. Они продолжили преследование уже вместе и в результате вскоре после десяти утра были вознаграждены за свои усилия двумя удачными снимками.
Вслед за этим журналистка принялась вынюхивать подробности образа жизни Гарбо. Увы, это оказалось практически безнадежным делом. Горничная поведала ей, что Гарбо любит порядок, однако не читает, не курит и не разговаривает. Она всегда одевается в одно и то же, никогда не пользуется лифтом и постоянно сидит на вегетарианской диете — лимоны с сахаром. Журналистка поинтересовалась насчет автографа, однако горничная объяснила, что Шлее запрещает своей спутнице раздавать автографы кому-либо. Это он так решил. Она же по натуре добрый человек. Она всегда улыбается, однако ни слова не понимает по-французски. Поэтому Шлее всегда переводит и отдает распоряжения. Журналистка сделала вывод, что Шлее является для Гарбо своеобразным импресарио, переводчиком, секретарем, телохранителем, а не исключено также, что и мальчиком на побегушках.