Гриф
Шрифт:
— Хорошо у вас тут все поставлено.
— Живем в бараке, ничего изменить не можем, но можем чуть-чуть организовать жизнь вокруг себя. Следишь за моей мыслью?
— Давай телефон.
— 499-36-54. Это в Строгино.
— Я уже вычислил.
— Скажешь, от Миши. Он поймет. Ну, будь здоров.
— Не обещаю, но постараюсь.
…Как врач и обещал, Князь попал в тихую камеру.
Староста хмуро взглянул на него, долго откашливался, выплевывая сгустки мокроты в кусок серой марли, показал шконку на третьем ярусе, так называемую «пальму». Там на одной шконке лежали тощий кашляющий старик в одних трусах, синея грандиозной татуировкой по всей спине, и прыщавый юнец с нахальным и порочным лицом.
— Третьим будешь. Спят у нас по очереди. Одна шконка на троих.
— Вон свободная шконка, — указал Князь на привилегированную шконку нижнюю, у окна.
— Это для авторитетов, воров в законе, ежели таких к нам в камеру бросят.
— А пока? Несправедливо, что шконка пустует. Нет авторитетов, так я пока побуду в них?
— Ты вор в законе?
— Нет.
— Хорошо, что сознался. У нас кто на себя более высокое, чем есть, воровское звание берет, без обеспечения, того опускают. Знаешь, что это?
— Знаю. Я лишнего на себя не беру.
— Шконка дорого стоит.
— Знаю, рыжевье подойдет?
— Давай рыжики в общак и — ложись.
— Вам за меня уже передали.
— Кто?
— Была с утра малява из медчасти, с грузом.
— А, точно была. Значит, ты и есть Князь? Это кликуха?
— Считай, что кликуха.
— Ну, располагайся. Я Сеня Борт. Эти двое — Миша и Костя — они без кликух, солнцевские, на первом же деле погорели.
С криком: "Не по делу!" — представленные Князю Миша и Сеня из солнцевских, набычившись, рванулись на Князя, но были встречены двумя сокрушительными ударами. Из- за тесноты камеры пришлось бить короткими ударами снизу в подбородок, оказалось, средство достаточно убедительное.
Когда Миша и Костя оклемались, установили перемирие. Просто до парней медленно доходило. А когда дошло, что за шконку новенький заплатил и что это даст камере дополнительные чефирь, дурь и еду, успокоились.
Едва Князь лег на шконку, его сморил сон.
И Князь спал так крепко, что проспал и ужин, и ночь, и проснулся лишь под крики в коридоре разливающего баланду зэка:
— Не тычь ты мне миску в амбразуру! Ставь, налью — возьмешь, будешь пальцы свои грязные совать — гребану по ним раздающим.
Князь поднял голову. Камера была та же. А вот арестантов он не узнавал. На всех шконках, он мог поклясться, сидели, лежали и хмуро смотрели на него совсем другие люди. У стоявшего ближе всех в руке сверкнула заточка…
Он устало выдохнул воздух сквозь сомкнутые губы.
Жутко ломило затылок…
"ИГРЫ ПОД ИНТЕРЕС ЗАПРЕЩЕНЫ" (ИЗ "ПРАВИЛ ВНУТРЕННЕГО РАСПОРЯДКА)
…Жутко ломило затылок…
Он ощупал голову — старые, полученные еще в «ментовке» гематомы и ссадины, свежих ран и ушибов не было.
И камера, он мог бы поклясться, была та же. Он вчера сделал ногтем царапину на толстом слое старой синей краски, покрывавшей стену возле шконки. Камера та же, а люди другие. Не экономят на нем, похоже. И установка жесткая — сломить, а то и опустить. А дальше — по обстоятельствам.
Нескладно как-то вышло, огорчился Князь. Один в поле не воин, тем более что и поля-то нет. Его много лет учили тому, чтобы раскованно чувствовать себя в одиночку в стане врагов. Но тут расклад выходил какой-то совсем не аккуратный: зэк с заточкой стоял на расстоянии вытянутой руки и в любой момент мог полоснуть его по шее.
Зэки, лежавшие вповалку на втором и третьем рядах шконок, начали медленно спускаться в узкое свободное пространство камеры. В такой тесноте он, как царь Леонид в Фермопилах, мог бы продержаться довольно долго у своей шконки, — второго и третьего рядов над ней не было, ибо из стены выступало тупое колено вентиляционной трубы. Выстоять-то он бы выстоял, однако ж конец все одно один — тут бы лучше переговоры. Но переговоры, как учили в Военном институте, лучше вести с удобной позиции и в удобное для тебя время. Сейчас и позиция, и время были из рук вон плохими…
Зэк возле его шконки поиграл заточкой, чуть-чуть повернул голову в сторону, чтобы убедиться, что за ним — вся камера. В прямом и переносном смысле слова.
Этого мгновения Князю было достаточно, чтобы подтянуть ноги к груди и, чуть повернувшись, выпрямить их в сторону зэка с заточкой. Сведенные вместе ноги, как таран ударив в причинное место зэка, буквально впечатали его в толпу. Зэк с заточкой повалил нескольких, стоявших в проходе, кого-то задел в движении заточкой, полилась кровь, раздались крики.
На крики и свалку тут же среагировали вертухаи. Дверь камеры открылась, и строгий голос контролера спросил:
— Что, сволочи, опять новенького порезали?
Он был настолько уверен в утвердительном ответе и в том, что виноватых опять не сыщется, что прошел, ступая где на пол, а где и на тела упавших обитателей камеры к окну и глянул сверху вниз на лежавшего Князя.
Их глаза встретились. В глазах контролера было недоумение. В глазах Князя — сочувствие. Дескать, извини, так уж получилось.
— С тобой все в порядке?
— Все нормалек, начальник, — усмехнулся Князь.
— Ты целый?
— Целее не бывает.
— И тебя не порезали?
— Нет. Там один парнишка на гвоздь напоролся, — Князь кивнул в сторону лежавшего на полу и корчившегося от боли кента. Еще двое парней зажимали руками порезы.
— Чудеса! — покачал головой вертухай. — Ну, лежи. Покуда. Если что, позови, — усмехнулся он.
Ему ли не знать, что стоит новенькому позвать на помощь контролера или попытаться "выломиться из камеры", спасаясь от давления «пресс-хаты», как он обречен. Опустят со всеми вытекающими последствиями не здесь, в СИЗО, так на этапе, не на этапе, так в зоне. Что-что, а связь за «колючкой» налажена.