Григорий Потемкин. Его жизнь и общественная деятельность
Шрифт:
Из Твери: “Я тебя и службу твою, исходящую из чистого усердия, весьма, весьма люблю, и сам ты – бесценный; сие я говорю и думаю ежедневно”.
Из Царского Села: “Друг мой сердечный, Григорий Александрович! Третьего дня закончили мы свое шеститысячеверстное путешествие и с того часа упражняемся в рассказах о прелестном положении места Вам вверенных губерний и областей, о трудах, успехах, радении и усердии, и попечении, и порядке, Вами устроенном повсюду, и так, друг мой, разговоры наши, почти непрестанные, замыкают в себе либо прямо, либо сбоку твое имя, либо твою работу”.
Эти письма достаточно ясно рисуют как воспоминания Екатерины о пережитых впечатлениях во время вояжа, так и ее искреннюю и глубокую благодарность к старому другу.
Но за этой, начавшейся тяжелым прологом работ, поглотившей немалые жертвы
Утомило ли бремя лет “светлейшего” и парализовало его душевные силы, или он начал ясно понимать неосуществимость своего широкого плана, но только мы видим, что Потемкин в первые месяцы войны обнаруживал страшную нерешительность и отчаяние. И тогда нам представляется трогательное зрелище: Екатерина, старая годами, но бодрая духом, в ласковых задушевных письмах вливает свежую энергию в душу тоскующего и отчаявшегося громадного ребенка, – как называли Потемкина некоторые современники.
Глава VI. Очаков, Петербург и Измаил
Отношения с Турцией. – Манифест о войне. – Первые неудачи. – Отчаяние князя. – Ободряющие письма государыни. – Первые успехи. – Приказ эскадре Войновича. – Победа при Кинбурне. – Нетерпение по поводу Очакова. – Князь жалеет солдат. – Байрон о Потемкине. – Пиры князя. – Штурм Очакова. – Лютый мороз. – Громадная добыча. – Радость по поводу взятия Очакова. – Пышная встреча князя. – Стихи Екатерины. – Проявления силы князя. – Выезд из Петербурга. – Знаменитые победы. – Роскошь Потемкина. – “Тебе, Бога, хвалим” с пушками. – Новый роман старого селадона. – Переговоры о мире. – Сцены в ставке князя. – Письмо Чернышева. – Штурм Измаила
Наши отношения с Турцией давно уже были натянутыми. Потеря Крыма и других владений на берегах Черного моря, демонстративная деятельность и нескрываемые планы Потемкина, организовавшего армию, строившего флот, собравшего массу артиллерийских снарядов и оружия во вверенной ему стране, – все это раздражало турок. А путешествие Екатерины принято было за вызов. Послы иностранных держав – английский, французский, прусский, кроме представителя нашего союзника Иосифа II, которым было неприятно возвышение России и возможность завладения Черным морем и Константинополем, – поддерживали задор турецкого правительства. Все это не могло привести к мирным отношениям, и 13 августа 1787 года, вскоре после отъезда Екатерины, наш посланник в Константинополе, Булгаков, был заключен в Семибашенный замок, а 7 сентября того же года последовал манифест о разрыве с Турцией. Началась война, сначала печальная для Потемкина, но потом завершившаяся блистательными делами: взятием Очакова, Фокшанами, Рымником, Мачином и кровопролитным, почти беспримерным в военной истории штурмом и взятием неприступной твердыни Измаила. Из секретного рескрипта Екатерины к Потемкину, относящемуся еще к концу 1786 года, видно, какими громадными полномочиями снабжался князь в вопросе отношений с турками; ему предназначалась главная роль как в ведении войны, так и в зачине военных действий. Нашему послу Булгакову было предписано представлять донесения как императрице, так и Потемкину, с инструкциями которого посол должен был сообразоваться. Без преувеличения можно сказать, что главным образом от Потемкина зависело, начинать эту войну или предотвратить ее искусной политикой или соответственными уступками. Показав блистательное состояние края государыне и ее спутникам и, может быть, сначала сам уверенный в своих силах, он, однако, когда опасность оказалась близкой, стал сомневаться в быстрой успешности кампании. Из писем и разговоров князя с императрицей видно, что ему хотелось продлить наш мир с Турцией, чтобы докончить организацию флота и армии. И осуждение истории, может быть, падет на князя за то, что он, даже сам сомневавшийся в своей готовности, действовал, однако, вызывающе и таким образом дал туркам возможность воспользоваться нашей оплошностью.
Как бы то ни было, война началась, и первые ее шаги оправдывали взгляды скептиков-современников на деятельность “светлейшего”: у него количество войск и их вооружение оказались в блестящем виде больше на бумаге, чем в действительности: не хватало ни снарядов,
Из писем Потемкина при начале войны видно, какой упадок духа он испытывал и какое отчаяние им овладевало. Вызвав к жизни колоссальный греческий проект, он при самом начале осуществления этого плана стал сомневаться в его успешности. Князь хотел сдать начальство над войсками Румянцеву, командовавшему украинской армией, приехать в Петербург, удалиться от дел и жить частным человеком; доходило даже до того, что он предлагал вывести войска из Крыма и таким образом почти уступить блестящее свое приобретение Турции. Все эти душевные движения были вполне в характере князя: горячий и пылкий, он мог наметить громадный план; мог приводить его в исполнение, когда приходилось тратить колоссальные средства и жертвы безответными людьми родины, давно уже тогда привыкшей приносить их. Но неодолимое упорное препятствие, которого он был не в состоянии победить, сначала приводило его в бешенство и раздражение, а потом сменялось глубокой горестью и апатией. Тогда он мог только служить молебны и почти плакать в своих письмах к государыне. Может быть, тут уже сказывались и почтенные годы князя, которому жизнь от пресыщения могла казаться тяжелой обузой, и ничто его уже не способно было горячо занимать. Екатерине, как мы говорили, приходилось вливать бодрость духа в этого колоссального ребенка. “Оставь унылую мысль, ободри свой дух”, – пишет ему испытанный друг. После отчаянного письма “светлейшего” о страшном вреде, принесенном бурей эскадре Войновича, постройка которой стоила стольких забот наместнику и стольких жертв родине, она пишет:
“Сколько буря была вредна нам, авось либо столько же была вредна и неприятелю; неужели, что ветер дул лишь на нас?.. Ты упоминаешь о том, чтобы вывести войска из полуострова... Я надеюсь, что сие от тебя письмо было в первом движении, когда ты мыслил, что весь флот пропал... Приписываю сие чрезмерной твоей чувствительности и горячему усердию; прошу ободриться и подумать, что добрый дух и неудачу поправить может. Все сие пишу к тебе, наилучшему другу, воспитаннику моему и ученику, который иногда и более еще имеет расположения, чем я сама, но на сей случай я бодрее тебя, понеже ты болен, а я – здорова... Ни время, ни отдаленность и ничто на свете не переменят мой образ мыслей к тебе и о тебе...”
Императрица не теряла веры в Потемкина и все повторяла, что был бы лишь князь здоров, тогда все пойдет ладно.
Так задушевно писала государыня к отчаявшемуся князю, и такие письма должны были пробуждать в нем бодрость духа.
Скоро, впрочем, дела настолько поправились, что ненавистники князя должны были умолкнуть.
Мы не можем подробно следить за этой войною, что завело бы нас далеко за специальные пределы очерка. Но мы должны отметить ее главнейшие эпизоды, обрисовывающие положение дела, а также представляющие дополнительные черты к обрисованному нами в главных контурах характеру полководца.
Отметим прежде всего отношение к войне главных персонажей – Потемкина и Екатерины. Потемкин, надеясь на свой Черноморский флот, приказал контр-адмиралу Войновичу “произвести дело – хотя бы всем погибнуть”, – сказано в его ордере, – “но должно показать свою неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявить всем офицерам вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни стало, хотя бы всем пропадать...” А императрица, после того как получила от князя известие о намерении его покинуть армию, выражалась таким образом: “Честь моя и собственная княжая требуют, чтобы он не удалялся в нынешнем году из армии, не сделав какого-либо славного дела, хотя бы Очаков взяли...”
Эскадру Войновича, как некогда знаменитую армаду Филиппа II испанского, истребили не враги, а бури. Этот печальный эпизод, как мы уже знаем, страшно поразил князя. Его отчаяние было видно из писем к императрице. Но потом произошли события, которые немного излечили Потемкина от хандры. Несколько удачных морских стычек поправили славу Черноморского флота, а неудачное нападение турок на Кинбурн, отраженное победоносным Суворовым, превратилось для нападавших в настоящее поражение. Надежды “светлейшего” воскресли. Но все-таки его оборонительные действия и отсутствие наступательных приводили всех в недоумение. Цель кампании 1787 года – завладение Очаковым – не достигалась: сначала и сам Потемкин и его доброжелательница полагали, что Очаковым придется овладеть скоро, но он продержался до конца 1788 года. Государыня обнаруживала страшное нетерпение и во многих письмах спрашивала: “Скоро ли сдастся Очаков?” Многие не понимали, почему Потемкин долго не решался на штурм этой крепости. Он объяснял это желанием не терять людей в отчаянном приступе, а довести крепость до сдачи блокадою.