Григорий Распутин. Тайны «великого старца»
Шрифт:
По воспоминаниям великого князя Александра Михайловича о положении дел на фронте и в тылу страны: «С наступлением лета 1916 года бодрый дух, царивший в нашем теперь хорошо снабженным всем необходимым фронте, был разительным контрастом с настроениями тыла. Армия мечтала о победе над врагом и усматривала осуществление своих стремлений в молниеносном наступлении генерала Брусилова. Политиканы же мечтали о революции и смотрели с неудовольствием на постоянные успехи наших войск. Мне приходилось по моей должности сравнительно часто бывать в Петербурге, и я каждый раз возвращался на фронт с подорванными моральными силами и отравленный слухами умом.
“Правда ли, что царь запил?”
“А вы слышали, что Государя пользует какой-то бурят, и он прописал ему монгольское лекарство, которое разрушает мозг?”
“Известно ли вам, что
“А вам рассказывали о последней выходке Распутина?”
И никогда ни одного вопроса об армии! И ни слова радости о победе Брусилова! Ничего, кроме лжи и сплетен, выдаваемых за истину только потому, что их распускают высшие придворные чины.
Можно было с уверенностью сказать, что в нашем тылу произойдет восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар. Я испытывал страшное раздражение. Я горел желанием отправиться в Ставку и заставить Ники тем или иным способом встряхнуться. Если Государь сам не мог восстановить порядка в тылу, он должен был поручить это какому-нибудь надежному человеку с диктаторскими полномочиями. И я ездил в Ставку. Был там даже пять раз. И с каждым разом Ники казался мне все более и более озабоченным и все меньше и меньше слушал моих советов, да и вообще, чьих бы то ни было». (Великий князь Александр Михайлович.Воспоминания. М., 1999. С. 259–260.)
Цесаревич Алексей Николаевич 22 июля записал в своем дневнике:
«Был в церкви. Писал 2 письма: Маме и Жилику. Завтракал со всеми. После завтрака пришел Макаров и потом новый кадет [Василий] Агаев (Симб[ирский] К[адетский] [Корпус]). Были на прогулке с Папой. Обедал с кадетами в 5 1/2 ч. Потом поехали в кинема. Читал и слушал П.В. П[етрова]. Лег рано. А[лексей]». (ГА РФ. Ф. 682. Оп. 1. Д. 189. Л. 209.)
На следующий день цесаревич Алексей Николаевич 23 июля продиктовал запись в дневнике, и она сделана чужой рукой: «По моей просьбе запись эту делает П.В. П[етров]. С утра слегка ноет рука. Письмо Маме я еще мог написать, но лежа в постели, да еще вечером, не могу писать сам. Получил письмо от Жилика. П. В. П. оставался у меня с утра до вечера и много читал. Играл в военно-морскую игру и в “Nain Jaune” с Голым, П. В. П. и С[ергеем] Петр[овичем] [Федоровым]. Инженер с «Десны» сломал себе ногу. Чакробон (правильно Чакрабон, принц Сиамский. – В.Х.) просится у Папа на войну. Дождь перестал только к вечеру. Рано лег. Заснул не знаю». (ГА РФ. Ф. 682. Оп. 1. Д. 189. Л. 209.)
Протопресвитер военного и морского духовенства Г.И. Шавельский отмечал в рукописных воспоминаниях свои наблюдения за цесаревичем: «Летом 1916 г. почти ежедневно Алексей Николаевич в городском саду около Дворца производил военное ученье со своей “ротой”, составленной из местных гимназистов его возраста. Всего участвовало в этой игре до 25 человек, и среди них два еврейчика. В назначенный час они выстраивались в саду и, когда приходил Наследник, встречали его по-военному, а затем маршировали перед ним.
Летом же у Наследника было другое развлеченье, которое обнаруживало и его любовь к военным упражнениям, и его нежную привязанность к своему отцу. Утром перед выходом Государя к утреннему чаю Алексей Николаевич становился с ружьем “на часах” у входа в палатку, отдавал по-военному честь входившему Государю и оставался на часах, пока Государь пил чай. При выходе последнего из палатки Алексей Николаевич снова отдавал честь и уже после этого снимался “с часов”.
Господь наделил несчастного мальчика прекрасными природными качествами: сильным и быстрым умом, находчивостью, добрым и сострадательным сердцем, очаровательной у царей простотой; красоте духовной соответствовала и телесная.
Алексей Николаевич быстро схватывал нить даже серьезного разговора, а в нужных случаях так же быстро находил подходящую шутку для ответа.
– Это что такое? – спрашивает его Государь, указывая пальцем на пролитый им на стол суп из ложки.
– Суп, Ваше Императорское Величество! – совершенно серьезно отвечает он.
– Не суп, а свинство! – замечает Государь.
Генерал Риккель всегда сидел против Наследника по другую сторону стола, и между ними постоянно происходила пикировка. Риккель начинает гладить свой
В алтаре штабной церкви прислуживал гимназист Шура Котович, сын члена Ковенского окружного суда, очень скромный и воспитанный мальчик. Шура приглянулся Алексею Николаевичу. Завязалось между ними знакомство без представления и слов. Стоя на клиросе, Алексей Николаевич делал разные знаки находившемуся в алтаре Шуре, на которые последний, понимая свое положение, отвечал лишь почтительным смущением. Откуда-то Алексей Николаевич узнал и имя Шуры. Однажды, сидя за завтраком, Алексей Николаевич спрашивает меня: “Что Шура, бывает в саду?” – “Он каждый день несколько раз проходит через сад, когда идет на уроки или в церковь и возвращается обратно”, – отвечаю я. “Он ежедневно бывает в церкви?” – удивляется Наследник. “Да. Утром, идучи в класс, он заходит в церковь и вечером обязательно бывает на вечерне”. – “А что он дома делает?” – “Учит уроки, ухаживает за матерью: у него очень больная мать”, – говорю я. Наследник сразу смолк и задумался. “Наверное, вы хотите ближе познакомиться с Шурой?” – прерываю я его молчание. “Да, очень хочу”. – “Тогда назначим час для встречи, и я скажу Шуре, чтобы он пришел в сад. Хорошо?” – “Хорошо!” – как-то нерешительно сказал Наследник, а потом, помолчав минутку, прибавил: “А может быть, ему нужно быть около больной матери?” Я глядел на него и любовался той чистой неподдельной скорбью, которая в это время отображалась на его прекрасном личике. Он, конечно, теперь мысленно представлял несчастную больную мать и горе ее сына Шуры…» (ГА РФ. Ф. 1486. Оп. 1. Д. 5. Л. 288–290.)
Цесаревич Алексей Николаевич 30 сентября 1916 г. записал в дневнике:
«Занимался по расписанию. Утром катался на моторе. После завтрака была прогулка по Днепру. Ураганный ветер, волны как горы. Я получил Золотую Сербскую военную медаль “За храбрость”. Сербский генерал Юришич со свитою обедал. Ходил к закуске. Лег ранехонько». (ГА РФ. Ф. 682. Оп. 1. Д. 189. Л. 278.)
Кроме ведения дневника цесаревич часто писал письма в Царское Село дорогой матери и сестрам, которые в свою очередь с большой теплотой отвечали ему. Вот, например, перед нами письмо цесаревича Алексея Николаевича матери, в котором читаем:
«Могилев, 1-го октября 1916 г.
Душка моя Мама.
Вчера у нас обедали сербский генерал Юришич, посланник и свита. Они поднесли Папе сербский военный крест, а мне золотую медаль с надписью: “За храбрость”. Ее я заслужил в боях с учителями! Маленький Коля учится усердно. Храни Тебя и сестер Бог+! Жду!!!!!
Целуйте меня! А[лексей]». (ГА РФ. Ф. 640. Оп. 1. Д. 79. Л. 45–45 об.)
По воспоминаниям Пьера Жильяра о посещении императрицей Александрой Федоровной Царской Ставки в Могилеве: «Государыня и великие княжны изредка приезжали на короткое время в Ставку. Они жили в поезде, завтракали у Государя и принимали участие в наших прогулках. Царь в свою очередь обедал у Государыни и, когда мог, проводил часть вечера со своими. Великие княжны очень любили эти поездки в Могилев, всегда слишком короткие, как им казалось; это вносило небольшую перемену в их однообразную и суровую жизнь. Они пользовались там большей свободой, чем в Царском Селе. Станция в Могилеве, как это часто бывает в России, была очень далеко от города и стояла почти в поле. Великие княжны пользовались своими досугами, чтобы посещать окрестных крестьян и семьи железнодорожных служащих. Их простота и безыскусственная доброта побеждали все сердца, и так как они очень любили детей, их всегда можно было видеть окруженными толпою ребятишек, которых они собирали по дороге во время прогулок и закармливали конфетами». (Жиль-яр П. Император Николай II и его семья. (Петергоф, сентябрь 1905 – Екатеринбург, май 1918 г.) Репринтное издание. Вена, 1921; М., 1991. С. 121–122.)